Каховские я видел. А вот кременчугские не приходилось. Это чудесно, Наталя, когда ночью летишь… Летишь и угадываешь, какая местность проходит под крылом…
В комнату вбежал раскрасневшийся внук и, увидев Крайнюка, закричал:
— Дед-моряк! На руки!
И влез сразу на колени, схватил со стола карандаш и давай с дедом рисовать. Машины, колеса, корабли. И страшного Бабая с усами и бородой, каким его пугали, когда шалил или не хотел есть. А потом стал заливисто щебетать, рассказывая деду, как они поймают этого Бабая, который кусает детей, да привяжут веревкой за ногу, схватят за чуб и вдвоем с дедом выбросят его в болото.
Потом внук соскочил с коленей на пол и потянул Крайнюка за руку к старому ковру, закричав:
— Деда! Бороться!
И звонко хохотал, повалив на ковер и оседлав деда. Но малышу надоело возиться, и он притащил молоток с клещами и давай чинить диван, стуча по обивке. А вскоре он уже играл в футбол, как старшие ребята в скверике.
Милый, непослушный мальчик. Так и пришла пора ему спать, и он заснул у деда на руках. И не проснулся, когда Крайнюк перекладывал его в кроватку с сеткой. Только шевелил губками и иногда тихо вскрикивал:
— Давай! Давай!..
В доме стало тихо, над городом легла ночь. Только на станции приглушенно поухивали паровозы да где-то пела электричка, прорезая тьму полей. Крайнюк вертелся на постели, вздыхал и кашлял, а заснуть никак не мог, не давали мысли о Павле Заброде. Что с ним, наконец, произошло? Где он был так долго и почему не откликался? Крайнюк прикидывал и так и этак, но ответа на свой вопрос так и не нашел. И, уже засыпая, он вдруг подумал о турецкой земле, о ее крутых берегах. Но тут зазвонил под подушкой маленький будильник. Пора собираться в путь. Тихо умылся, оделся, но жена все равно услыхала и, сев на краешке дивана, стала проверять, не забыл ли он чего-нибудь.
— Ты же позвони мне, Петро. И расспроси о раковых операциях. Что у них нового в практике…
Наталка работала в клинике и наказывала мужу, когда он куда-нибудь ехал, расспрашивать местных врачей о новых достижениях в лечении людей. На периферии работали опытные специалисты, и к их голосу прислушивалась столица. Крайнюк всегда этим интересовался и привозил Наталке из каждой поездки какую-нибудь новость.
— Хорошо, Наталя, хорошо, не забуду, — обещал он, натягивая плащ.
— И не вздумай заезжать в Севастополь. Ты же недавно там был. А то как попадешь к морякам да пойдешь по кораблям — снова забросишь работу над книгой… Сам же говорил, что так хорошо все идет, — просила жена.
— А я уже забросил, — неожиданно сказал Крайнюк.
— Как же так, Петро? — всплеснула руками Наталка. — Так хвастался, так бредил этим заводом. Сколько провел времени в цехах на Слободке и вдруг на тебе, забросил…
— Пусть полежит немного! Не пропадет. Хорошо, что он нашелся, мой Павло Заброда. Это очень хорошо, Наталка. Так хорошо, что я тебе и сказать сейчас не могу, — сказал, застегивая плащ, Крайнюк.
Внизу, у парадного подъезда, подала сигнал заказанная с вечера машина, такси, и он, поцеловав в теплый лоб жену, постояв немного над кроваткой внука, который улыбался во сне, вышел в темную, напоенную свежей прохладой ночь.
Фонтан молчал, потому что дворник всегда закрывал кран. Мягкие лампы дневного света сеяли на землю серебристый свет, и от него густой сад светился каким-то сказочным блеском. Небо было чистое и звездное. А как там, на юге, у моря? Жаль, что вчера не послушал сводку погоды.
На аэродроме тоже было тихо и сонно. Ночные полеты уже закончились, предрассветные не начинались. Пассажиров пока не было видно. Крайнюк приехал первым. А когда же явятся остальные?
— Их не будет. Вы единственный, — объяснила кассирша, взглянув в какие-то списки.
Вышел заспанный дежурный. Вежливо поздоровался и неожиданно спросил:
— Снова к своим морякам, товарищ писатель?
Крайнюк удивленно и подозрительно взглянул на авиатора.
— Что вы так смотрите на меня? — улыбнулся тот. — Вы меня не знаете, а я вас знаю. Книги ваши читал и вас слышал несколько раз в филармонии, когда вы там выступали. А недавно и по телевизору видел…
Он проводил Крайнюка через все поле до широкой взлетной дорожки, где стоял грузовой самолет, загруженный ящиками и тюками.
— Что везете? — спросил Крайнюк.
— Баббит, олово, запчасти для тракторов. Там сев начинается, — махнул рукой в сторону юга авиатор и громко зевнул.
— Все? — закричал из кабины летчик.
— Все! — ответил дежурный и пожал Крайнюку на прощание руку. Радист закрыл изнутри дверь, осмотрел ящики, тюки, весело крикнул Крайнюку:
— За комфорт не поручусь, но скорость будет та, что надо. Лайнерская. Вы садитесь вот здесь, у самой кабины, потому что эти тюки на психику давят. А если что, забирайтесь к нам в кабину. Там, правда, сесть негде. Нас трое, а сидений больше нет…
— Спасибо, мне не привыкать. На войне и лежа приходилось летать, на кукурузнике…
— О! Хороша машина. Куда вертолетам до нее! Настоящий торпедный катер, — похвалил радист и исчез в кабине.
Заревели оба мотора, и самолет покатился по бетонированной дорожке. Оглянувшись на тюки, что качались за его спиной, Крайнюк снова не заметил тот миг, когда колеса оторвались от земли. Вот сколько уже поднимается в воздух и всегда прозевает: или разговорится с кем-нибудь, или задумается.
Под крылом качнулись яркие киевские огни, а потом земля утонула в глубокой темноте.
Некоторое время Крайнюк наблюдал за миганием далеких созвездий — пролетали над Ржищевом, Каневом, над Черкассами. А за Черкассами, где самолет выгрузил часть тюков и ящиков, тьма стала глубже — начиналась украинская степь.
Крайнюку стало скучно, и он решил заглянуть к летчикам. Приоткрыв дверь, он увидел необыкновенную картину. Радист сидел за своим столиком с радиоаппаратурой, штурман смотрел на карту, а летчик, молодой и веселый красавец с вдохновенным лицом, подняв вверх руки, громко пел высоким тенором:
Альтиметр показывал семь тысяч метров высоты.
Крайнюк так и похолодел от неожиданности. Он боялся вздохнуть, чтобы не всполошить юного летчика, чтоб навсегда запомнить образ этого счастливого крылатого певца.
Радист заметил Крайнюка и что-то шепнул в микрофон. Летчик сразу встрепенулся, положил руки на штурвал и удобнее устроился в кресле.
— Заходите, пожалуйста! — закричал Крайнюку радист и показал на летчика. — Не удивляйтесь. Он в нашей самодеятельности поет. Первый солист…
— Молодец! — искренне похвалил Крайнюк.
— Где уж там! Раз ему нагорело за эти пения, — таинственно подмигнул радист, но летчик прервал его, завязав разговор о цели путешествия Крайнюка, о его книгах. Писателю было приятно убедиться, что его знают, читают.
Когда они с радистом вышли из кабины, чтобы покурить, Крайнюк попросил:
— Расскажите мне о своем летчике… из-за чего ему нагорело…
— Да понимаете, товарищ писатель, ошибка у нас вышла. Набрали мы высоту, легли на курс, он
