и нанижу не нее жемчуг моих слез, —
писала поэтесса Исэ, жившая в конце IX века.
Ямагути подчеркивал, что для особого характера японской поэзии, может быть, «имело значение и то условие исторического характера, что в поэтическом творчестве Японии громадную роль играла женщина, внося присущие ей элементы — любовь к деталям, но вместе с тем изящество и мягкость. Этим можно отчасти объяснить, что хотя поэзия в Японии, как везде
5*
в свое время, расцветала при дворах разных властителей, но она совсем не обращает внимания на военную жизнь; напротив того, военные подвиги являются в ней не иначе как в одеянии бесконечной тоски и печали».
Перелистывая книгу Ямагути, Невский всякий раз поражался тому, как свободно излагает свои мысли по-русски японец. Впрочем, человек необычной судьбы, Ямагути, пожалуй, только по рождению был японцем.
Родившийся в г. Нагасаки, Ямагути Моити мальчиком был привезен в Россию. Жил он в семье купца Шевелева во Владивостоке, где его мать служила в няньках. С 12 лет воспитывался в г. Троицкосавске. В судьбе Ямагути принял участие потомственный почетный гражданин Троицкосавска Иннокентий Дмитриевич Си-ницын. Он дал возможность 12-летнему Ямагути поступить в Алексеевское реальное училище. Мальчик учился старательно, своего покровителя не посрамил. В аттестате у него были почти сплошь четверки, а успехи его по истории были оценены в пять баллов.
Оставаясь японским подданным и будучи буддийского вероисповедания, Ямагути решил поступить в Санкт-Петербургский университет, о чем и обратился с прошением на высочайшее имя. Разрешение' было дано при условии дополнительного испытания «из латинского языка в объеме гимназического курса». Испытание было произведено, ответы испытуемого «признаны удовлетворительными». Препятствий, казалось, больше нет. Но тут началась русско-японская война и вновь по инстанциям начали циркулировать бумаги.
Ректор университета засомневался: «Высочайшее повеление о разрешении зачислить Ямагути студентом Санкт-Петербургского университета вышло еще до конфликта России с Японией и перевести его в настоящее время без указаний на то высшего начальства я затрудняюсь во избежание могущих произойти недоразумений». Через два месяца министр народного просвещения 23 сентября 1904 года сообщает: «С высочайшего соизволения, я, по соглашению с Министерством иностранных дел, разрешаю ныне же зачислить японского подданного Ямагути в студенты факультета Восточных языков Санкт-Петербургского университета, с тем, однако же, условием, чтобы он не посещал университета до весенних экзаменов». Но это еще не все. Ямагути, что
бы стать студентом китайско-маньчжурско-монгольскогб разряда Восточного факультета, пришлось сделать следующее письменное заявление: «1904 года октября 7-го дня я, нижеподписавшийся, даю сию подписку в том, что во время пребывания в числе студентов или слушателей Императорского Санкт- Петербургского университета обязуюсь не только не принадлежать ни к какому тайному сообществу, но даже без разрешения на то, в каждом отдельном случае, ближайшего начальства не вступать и в дозволенные законом общества…».
В дальнейшем Ямагути перешел на китайско-японский разряд. Его учение затянулось, он получал длительные отпуска на родину, в Японию, «ввиду неудовлетворительного состояния здоровья». Наконец в сентябре 1911 года он был уволен из университета по собственной просьбе, не окончив курса. К тому времени он уже именовался Михаилом Иннокентьевичем Ямагу-ти-Синицыным.
«Июня 30-го дня 1906 года в Кяхтинской Воскресенской церкви был просвещен святым крещением японский подданный Моити Ямагути». При этом крестивший его протоиерей Милетий Куклин нарек его именем Михаил. Новоиспеченному Михаилу, студенту Петербургского университета, от роду было 24 года. И в Японию Ямагути вернулся, уже будучи православным, женатым на русской женщине Надежде.
Обнаружив случайно адрес Ямагути, Невский без промедления посылает ему письмо. Шутка ли, встретить в Японии однокашника!
Ямагути, как уже было сказано, занимался и этнографией. Невский был рад случаю обменяться с ним новостями и, быть может, рассчитывал на содействие своей работе. Невский писал Ямагути:
«Почти с самого своего приезда в Японию занимался и занимаюсь изучением японского фольклора и всевозможных обычаев (и суеверий), главным образом религиозных или связанных с историей семьи… Если собрали какие-нибудь данные относительно суеверий и обычаев, пожалуйста, поделитесь со мной, буду весьма и весьма обязан. Я лично сейчас собираю материалы по исследованию одного в высшей степени интересного бога — Осирасама, представляющего специфическую черту народных верований Северной Японии (префектур Мия-
Гй, Фукусйма, Ямагйта, Иватэ, Акита И Аоморй). К июлю этого года (1920-го. — Л. Г., Е. К.) собираюсь привести материалы в порядок и издать их на японском языке».
Невский уже неплохо владел японским языком, но все же нуждался в помощнике, который правил бы его рукописи и приводил в порядок собранные материалы. Такого помощника он обрел в лице Мантани Исо, с которой познакомился однажды в доме преподавателя немецкого языка. Исо в то время было девятнадцать. Молодые люди полюбили друг друга.
Исо росла в многодетной семье. Кроме нее у супругов Мантани было пятеро детей — четыре девочки и мальчик. По долгу старшей Исо была помощницей родителям в воспитании малышей. Детство Исо прошло в ее родной деревне Ирика уезда Сякотан, что по-айнски означает «Солнечный поселок». После окончания школы девушка три года прослужила телефонисткой, а затем переехала в Отару. Она увлекалась литературой и сама сочиняла танка, которые время от времени печатались в журнале «Арараги» и в местной газете «Отару сим-бун».
Любовь Мантани преодолела существовавшее тогда в Японии предубеждение против «Красной страны», выходцем из которой был Невский.
В 1922 году Невский переехал в Осака, а Исо вернулась в отчий дом. Но вскоре и она, получив письмо от Невского, в котором он просил ее приехать к нему, перебралась в Осака. Официально их брак был зарегистрирован 12 июня 1929 года в советском генконсульстве в Кобэ.
Встреча Николая Невского с богом Осира была предопределена. Бог поджидал его в небогатых деревенских храмах префектур Иватэ и Акита, Ямагата и Аомори, фукусйма и Мияги. Бог напоминал о себе устами сказителей и шаманов, он таился в читальных залах токийских библиотек на страницах этнографических журналов. Но бог был хитер и изворотлив, обычное его имя было Осирасама, а он скрывался еще под множеством имен: Окунаисама, Осиммэсама, Осинасама, Оирасама и даже Итакаботокэ. Ему были свойственны разные об
личья — у него могла быть лошадиная, птичья или лисья голова. Иногда голова вовсе скрывалась под ворохом цветных лоскутков, иногда она была круглой и лысой, как бильярдный шар. Осира был не одинок, он существовал всегда в виде парного божества — мужчины и женщины. Тела их были сделаны из веток тутового дерева длиной не более полуметра. Осира обитал не только в храмах, ему оказывали гостеприимство в тех деревенских домах, где из поколения в поколение почитали таинственное божество.
«В старину был один большой крестьянский дом. В этом доме росла единственная дочь и был гнедой жеребенок. Когда девушке исполнилось 16 лет, она вступила в странные отношения с лошадью. Узнав про это, отец очень рассердился, глубокой ночью увел жеребенка в горы и там сжег живьем.
Не видя лошади, девушка стала ее повсюду искать и наконец дошла до места сожжения. Вдруг облако окутало девушку, и она вознеслась на небо. Там они с жеребенком стали мужем и женой. Вскоре девушка спустила с небес своим родителям множество насекомых. Но таких насекомых до сих пор в Поднебесной не видели, поэтому из окрестных деревень каждый день толпами являлись любопытные. Никто не знал, чем кормить этих насекомых. Стали ломать голову, что делать. И вот однажды один старик пришел с клюкой. Насекомые прямо вцепились в эту палку. А клюка была сделана из тутового дерева. Решили, что насекомые
