войсками, обусловив ее эвакуацию полным расчетом по уплате военной контрибуции, и в то же время замедлял срок расчета своими все возраставшими требованиями. Словом, он всячески увертывался от выполнения Тильзитского договора, а теперь просьбы императора Александра, казалось, давали ему для этого удобный предлог. Так как Александр хочет во что бы то ни стало удержать за собой дунайские княжества, тогда как по Тильзитскому договору ему лишь условно была обеспечена какая-нибудь часть Турции, то станет ли он препятствовать тому, чтобы Наполеон и со своей стороны превысил условия, навязанные Пруссии, и причинил ей новое увечье, отрезав у нее Силезию? Силезия за дунайские княжества — таков должен был быть предмет новой сделки; оба императора взаимно уступят друг другу чужую собственность, и этот двойной грабеж сохранит равновесие между ними.
Коленкур и Толстой. Как раз в это время Савари был отозван, и на пост посла в Петербурге назначен генерал Коленкур, который в 1808 году стал герцогом Виченцским. Для начала дела ему было поручено предложить обмен дунайских княжеств на Силезию. Это был безупречный слуга, не боявшийся говорить правду своему господину и никогда не крививший душой ради карьеры; при высоких душевных качествах он производил впечатление своей благовоспитанностью и изящными манерами. В Петербурге ему был оказан торжественный и блестящий прием. Его барская пышность ослепила столичные круги — дамы относились к нему не так сурово, как к Савари. «Я танцевал с наиболее упорными, — писал он, — а остальное сделает время». Александр сразу допустил его в свой интимный круг и старался проявить над ним всю силу своей чарующей любезности. Тем не менее, при первом слове посла относительно турецко-прусской комбинации царь мягко выказал свою неподатливость: он отказывался дать согласие на новое расчленение Пруссии, но продолжал с горячностью требовать дунайские княжества.
Как можно было при таких условиях удовлетворить Россию, не предоставляя ей преимущественных перед Францией выгод? В продолжение нескольких недель Наполеон оставлял вопрос открытым, а сам продолжал оккупацию Пруссии, затягивал переговоры с нею о контрибуции и успокаивал турок, неопределенно обещая в то же время царю раздел Оттоманской империи. Вместо того чтобы удовлетворить требования Александра по существу, он отделывался мелкими услугами и любезностями: посылал ему драгоценные вещи — дорогой фарфор, необыкновенный севрский сервиз, отдельные части которого представляли египетские памятники времен фараонов и который до сих пор хранится в московской Оружейной палате. Александр сердечно благодарил, но предпочел бы кусок Турции. Иногда он жаловался, что призрак восточного раздела, появившийся в Тильзите, ушел в туманное будущее, и Наполеон отвечал, что в договоре все обусловлено поведением турок, а они дерясатся весьма миролюбиво. «Говорят, — писал он, — что я уклонился от тильзит-ской мелодии; я признаю только мелодии, положенные на ноты, т. е. текст договора».
Другим препятствием, тормозившим правильное функционирование союза, была личность русского посла в Париже, графа Толстого. Как военный человек он скорбел о русских поражениях; кроме того, он был насквозь пропитан страстями русской аристократии. Выть настороже против Наполеона казалось ему первым и последним словом мудрости. Восточный мираж, возможность территориального обогащения вместе с Францией, на равных условиях с нею, мало его соблазняли; он видел одну Пруссию, он хотел во что бы то ни стало добиться ее освобождения и тем восстановить ее как необходимую преграду между Францией и Россией. На этого человека, полного предрассудков и лишенного воображения, Наполеон ничем не мог влиять. Напрасно он предоставил ему один из лучших особняков в Париже, напрасно отличал его при всяком случае: русский посол оставался бесчувственным ко всем этим знакам внимания. Он оживлялся только в салонах Сен-Жерменского предместья, среди фрондирующей знати. Он вздумал затеять военный и политический спор с Неем, «который столько же знает о моих планах, — говорил император, — сколько последний барабанщик в армии». Спор перешел в ссору и едва не привел к дуэли. Донесения Толстого, вместо того чтобы вселять доверие, возбуждали в Петербурге беспокойство: этот высокомерный человек менее чем кто-либо был способен рассеять подозрения и содействовать процветанию союза.
Рим, Испания и Швеция. Между тем Наполеон более чем когда-либо чувствовал необходимость вполне овладеть императором Александром, приручить и пленить его блестящими перспективами, потому что он сам в это время загребал обеими руками. Несмотря на то, что папа удовлетворил большую часть его требований, он занял войсками Анкону и Урбино, точно хотел окончательно вывести римскую курию из терпения и получить повод к захвату Рима. «Папа — римский епископ, — говорил он, — а я — римский император». Действительно, раздраженный Пий VII в конце концов взял назад свои уступки; тогда Миоллис в феврале 1808 года занял Рим и установил в нем французское управление. Таким образом, папские владения были фактически присоединены к Франции. В Испании французские войска продолжали подвигаться вперед, проникли в Наварру и Каталонию и обманным способом овладели крепостями; они надвигались со всех сторон, властно охватывая полуостров, чтобы Бурбонам не оставалось другого выхода, как либо подчиниться вполне, либо совсем устраниться.
Было очевидно, что царь только в том случае примирится с этим непрерывным ростом французского могущества, если ему самому будет открыт простор для завоеваний. Наполеон пытался сначала обратить его честолюбие на Финляндию, принадлежавшую еще Швеции, и отвлечь его этим завоеванием. Если Россия стремится расширить свои границы, почему бы не обратиться ей против Швеции, преданной анафеме Тильзитским договором! Александр последовал этому совету: пока он обольщал шведского представителя ложными уверениями, его войска внезапно перешли границу и вступили в Финляндию (февраль 1808 г.). После такого насилия над почти беззащитным соседом он уже не мог жаловаться на то, что Наполеон точно так же поступает с Испанией. Наполеон говорил позднее: «Я продал Финляндию за Испанию». Но Испания была не единственным объектом, от которого следовало отвлечь внимание царя; нужно было также сделать его глухим к жалобам Пруссии и Германии, занятых французскими войсками. Притом Наполеон понимал, что Александр и Румянцев смотрят на захват Финляндии лишь как на задаток в счет будущих барышей и что только крупное приобретение на Востоке заставит их все забыть и все перетерпеть. Поэтому он мало-помалу возвращался к мысли поделить Турцию со своими союзниками и открыть им бесконечные перспективы.
Большое нашествие на юго-восток казалось Наполеону вполне совместимым с захватом Испании на неопределенный срок; он думал, что это последнее предприятие потребует не столько силы, сколько хитрости и, быть может, времени, и займет лишь часть его войск. Со своими италийскими и далматским корпусами, с войсками нового, только что произведенного им набора, с 420 ООО человек, находившихся под ружьем, император рассчитывал сокрушить Турцию, бросить армию на Константинополь, здесь соединиться с русскими и затем двинуться в глубь Азии. Наполеона снова соблазняла мысль предпринять при содействии России и Персии нападение или по крайней мере демонстрацию против английской Индии и нанести здесь англичанам смертельный удар. Он давно лелеял эту заветную мечту; теперь она приняла в его уме определенные очертания[38]. Наполеон стал готовиться к нападению на Турцию; собрал на Корфу большие запасы оружия и провианта и перебросил свои морские силы в Средиземное море, готовясь лишить англичан их первенства на этом море, захватить Сицилию и обратить ее в этапный пункт по пути к Египту. Талейран предупредил Австрию, что она, вероятно, будет приглашена к участию в дележе добычи. Однако Наполеон еще колебался, еще медлил принять окончательное решение, ожидая, чтобы непримиримость Англии обнаружилась воочию. В этот момент малейший шаг к примирению со стороны лондонского кабинета остановил бы ту грозную машину, которую собирался пустить в ход Наполеон.
Раздел мира. В самом конце января Наполеон узнал, что английский кабинет в тронной речи короля категорически высказался против примирения и, казалось, решил начать борьбу не на жизнь, а на смерть. При этом известии сразу вспыхнули все завоевательные и разрушительные замыслы, бурлившие в уме императора. Им овладело теперь одно желание: перевернуть все, что еще оставалось от старой Европы, чтобы под обломками ее похоронить Англию. Он решил столковаться с Александром I по всем вопросам. Надо устроить новое свидание и на нем формально разрешить Александру продолжать завоевания в Швеции, а также выработать план раздела Оттоманской империи, который должен быть осуществлен при первой возможности и одновременно с движением франко-русской армии в сторону Индии. Этой ценой он рассчитывал заранее обеспечить себе согласие царя на все свои мероприятия в Испании и приобрести возможность оккупировать Пруссию еще на неопределенное время. Таким образом, раздел Востока фактически должен был сделаться разделом мира, причем львиная доля доставалась Наполеону.
2 февраля 1808 года он написал царю письмо, полное увлекательного красноречия, — своеобразное
