банкноты, на которые приходилось обменивать старые, теряя при этом 80 процентов их стоимости. Мадьяры противились этому жестокому мероприятию более энергично, чем жители других австрийских владений; пришлось согласиться на созыв нового сейма, который занялся преимущественно финансовыми делами. Правительство заговорило здесь языком необычайно резким и бестактным. Этим путем оно стремилось добиться от подданных жертв, необходимых ему для следующих трех целей: для обеспечения вновь выпущенных бумажных денег, для амортизации, путем которой можно было бы постепенпо их изъять, и, наконец, для покрытия новых военных расходов. Наместник, эрцгерцог Иосиф, истинный патриот, добился от своего августейшего родственника перемены тона и некоторых уступок, а от собрания — огромных субсидий.
Стороны расстались довольно недружелюбно накануне решительной борьбы, во время которой мадьяры выполнили свой воинский долг не то чтобы равнодушно, но и без увлечения. Даже в начале 1814 года Пештский комитат, при всей своей радости по поводу отмщения, все-таки настаивал на восстановлении законности: «Если законом воспрещается всякий рекрутский набор без постановления о том сейма, то патриотам предоставляется вступать на службу каждому в отдельности». Эти придирки раздражали Франца, который после окончательной победы дал одной мадьярской депутации следующее, более отеческое, чем либеральное, наставление: «Относитесь с полным доверием к государю, у которого нет иной цели, кроме вашего счастья».
ГЛАВА VI. РОССИЯ. 1801–1812
Смерть Павла I. Вступление на престол Александра (1801). Павел I был, без сомнения, человеком неуравновешенным. Быть может, утрата Павлом душевного покоя объясняется всем тем, что он мог знать или угадывать о событиях 1762 года, связанных с восшествием на престол его матери. Многое объясняется также продолжавшейся тридцать четыре года узурпацией трона, которую Екатерина осуществила в ущерб наследнику престола, взаимной антипатией и недоверием между матерью и сыном и господством фаворитов, дерзких и надменных по отношению к Павлу. Павел отличался необузданным нравом и маниакальным пристрастием к военным упражнениям, он был исполнен презрения к людям, — по крайней мере к тем, которые его окружали, — изменчив в своей милости, часто жесток, с легкостью подвергал опале. Однако ему нельзя отказать ни в благородных рыцарских чувствах, ни в искреннем желании облегчить участь низов — крестьян, солдат[51]. Особенную суровость он проявлял по отношению к знати — к придворным, к любимцам Екатерины, к губернаторам, которые угнетали вверенные им области. Его царствование прошло в борьбе с аристократией, с «обществом», открыто или тайно враждебным ему. Для этого общества Павел был одновременно слишком большим ненавистником французов и их революции, когда поднял гонение на французские моды и книги, и слишком большим другом французов, когда, по внезапной симпатии к Бона-нарту, вовлек Россию в войну против Англии. Павел восстановил против себя дворян-помещиков тем, что препятствовал их торговле с Англией, а также тем, что попытался смягчить положение крепостных, сократив барщину до трех дней в неделю. Он восстановил против себя всех, кто поживился богатой добычей в Польше, получив там от его матери обширные поместья, гвардейских офицеров, которых заставил усердно отбывать службу и которые сожалели о временах, когда перевороты и правление женщин создавали возможность легкого успеха. В составленный против него заговор вошли сыновья тех, кто был в заговоре против его отца (среди них, как и в 1762 году, Панин и Талызин), фавориты его матери (три брата Зубовы), лифляндский барон Пален и ганноверец генерал Веннигсен — два крутых нравом и быстрых на руку немца. Они обеспечили себе соучастие наследника престола — не для цареубийства, конечно, а для изменения режима, так как сумели внушить ему опасение, что Павел разведется с женой, а своих сыновей лишит престолонаследия. Заговорщики в ночь с 23 на 24 марта (с 11 на 12 марта) 1801 года проникли в Михайловский замок, где Павел жил, как в крепости, но куда подступы были вследствие, измены заранее открыты. Александр пребывал в тревожном ожидании: исход заговора означал для него либо престол, либо заточение. Когда один из заговорщиков возвратился и хриплым голосом сказал «Готово», когда Александр услышал обращение «государь» и «ваше величество», он впал в полное отчаяние: он не предвидел, что изменение режима будет достигнуто такой ценой. Пален пришел и сказал ему: «Довольно ребячиться, ступайте царствовать!» Вступление на престол Александра I было закреплено представлением нового императора войскам.
Второй сын Павла I, великий князь Константин, обронил фразу, которая, как показал 1825 год, была выражением решения, принятого навсегда: «После того, что произошло, мой брат может царствовать, если ему угодно; но если престол когда-либо перейдет ко мне, я его не приму».
Приверженцам нового императора пришлось выдержать и другую борьбу. Когда императрица Мария Федоровна узнала об убийстве своего мужа, она, вспомнив императриц XVIII века, воскликнула: «Ну что же, если нет более императора, если он пал жертвой изменников, я являюсь вашей законной государыней… защищайте меня! Следуйте за мной!» Веннигсен грубо сказал ей: «Мы тут не разыгрываем комедию, ваше величество!» После похорон она удалилась в Павловск, где окружила себя реликвиями Павла I и замкнулась в трагическом достоинстве своего вдовства. Александр всегда относился к ней с уважением, основанным на страхе, а может быть, и на угрызениях совести: такие щекотливые отношения между матерью и сыном в достаточной мере объясняют те осложнения, которые возникли впоследствии, когда встал вопрос о женитьбе Наполеона на великой княжне Анне.
Ужасная ночь с 23 на 24 марта имела для характера и душевного склада Александра также и другие последствия. Он сохранил на всю жизнь мрачную подозрительность и склонность к болезненному мистицизму.
Весть о вступлении на престол Александра, по свидетельству Карамзина, явилась для всей империи «вестью об избавлении: в домах, на улицах люди плакали, обнимая друг друга, как в день светлого воскресения». Но Фонвизин замечает, что «этот восторг проявлялся главным образом среди дворянства, остальные сословия приняли эту весть довольно равнодушно». Особенно ярко чувства «общества» выразил в стихах официальный поэт Державин. Он сделал это с кажущейся смелостью, которая объясняется уверенностью в полной безнаказанности:
Александр не был[52], однако, чужд и других чувств, которые отражены в интимной переписке Семена Воронцова, задающего себе вопрос — «есть ли надежда, что убийцы отца будут удалены из совета и даже с глаз сына», и клеймящего «ужасную ночь, пример которой
