его; болезнь желудка, ставшая впоследствии причиной его смерти, часто причиняла ему жестокие страдания; в промежуток между сражениями при Дрездене и Лейпциге он провел несколько недель в полном бессилии и бездействии. Но невероятными усилиями воли он возвращал себе бодрость. И чем больше он чувствовал, что силы покидают его, тем решительнее он требовал от всех слепого повиновения. Меньше чем когда-либо он слушал теперь своих советников. Но если он в полной мере сохранил свой престиж в- войсках, то его помощники уже не внушали прежнего доверия. Они были утомлены, недовольны и завидовали друг другу. Осыпанные почестями, располагая огромными богатствами, они страстно жаждали покоя. Бертье мечтал об охоте в своем прекрасном поместье Гробуа; притом он страдал нервной болезнью, которая не раз мешала ему в точности исполнять приказы Наполеона. Даву, один стоивший нескольких дивизий, был отодвинут Наполеоном на второй план, быть может из тайной зависти, и командовал всего лишь корпусом в северной Германии. Ланн умер. Массена ушел в отставку. Мюрат готов был изменить. Бессьер иДюрок скоро пали на поле брани. Макдональд, превосходный теоретик, проявляет в своих действиях все большую нерешительность. Мармон думает лишь о том, как бы выдвинуться; он мрачнее, чем когда-либо: «Его уста не знали улыбки». Гувион-Сен-Сир продолжает критиковать всех и вся: в России он насмехался над приказами «его сиятельства маршала Удино». В кампанию 1813 года он убеждает Мортье оставить Вандамма без всякой поддержки и этим доводит последнего до гибельной капитуляции. Вандамм был вполне достоин маршальского жезла и получил бы его, если бы не его сухость, язвительность и резкость. Жомини, начальник штаба Нея, вскоре предал Наполеона, как это сделали еще раньше Моро и Бернадотт, которых мы видим в эту кампанию во главе вражеских войск. Наполеон вынужден поручать командование корпусами новым военачальникам, например Бертрану, Лористону, а они, будучи инженерными или артиллерийскими генералами, никогда не командовали пехотой. «Если бы император вздумал наказывать всех, кто обнаруживал недостаток усердия, ему пришлось бы остаться почти без маршалов». Это признание вырвалось у Марбо, отнюдь не настроенного враждебно к Наполеону. Дисциплина была расшатана; осудив на смерть двух мародеров, Эксельманс одного прощает, а в другого велит стрелять холостыми зарядами, предварительно условившись с ним, что даст ему убежать после мнимой казни; но эта уловка открылась, и солдаты его дивизии немало издевались над ним. Деятельность интендантства по снабжению войска провиантом и обмундированием почти совершенно прекратилась.
В начале 1813 года министр Лакюе де Сессак отправил в Германию обоз, доставку которого за Рейн он поручил немецким подрядчикам, причем не послал ни одного французского агента присмотреть за сдачей. Пруссаки присвоили себе весь обоз, т. е. более чем на 12 миллионов франков вещей, столь необходимых французским войскам. Ротные командиры ^ничего не получали, и их солдаты, голодные и изнуренные, постепенно разбрелись по дороге. Поневоле приходилось остаток войска посылать на мародерство — забирать в окрестных селах дрова, солому и съестные припасы. Сами офицеры принуждены были, чтобы прожить, участвовать в грабежах своих солдат. Таким образом, Bce расшатывалось. Правда, армия обнаруживала героическую стойкость, мужество и преданность, достойные удивления; но этим едва обученным новобранцам, которых приходилось наспех дообучать даже во время переходов и которые существовали единственно грабежом, было далеко до победителей при Флерюсе, Маренго и Аустерлице.
Ослепление Наполеона. Нескольких приказов, напечатанных в Монитпере, было достаточно, чтобы снова двинуть Францию в поход, и гордый тем, что по его слову точно из-под земли выросло столько новых легионов, Наполеон снова почувствовал себя непобедимым. Никогда еще он с такой спокойной самоуверенностью не ставил все на карту, не вел игры, где результатом мог быть полный успех или полная гибель.
Тотчас после русского похода был краткий промежуток, когда император мог заключить выгодный для Франции мир. Правда, ему пришлось бы отречься от мысли о всемирном владычестве, но у него все же осталась бы держава, унаследованная им от революции, — вся Галлия (Франция) до Рейна. Русские довольно нерешительно вступили в пределы Германии. Некоторые из советников Александра I хотели остановить войско на Висле. Кутузов указывал царю на крайнее истощение армии. Румянцев ставил на вид настоятельную необходимость заключить мир. Прусский король заявлял, что желает остаться верным союзу с Францией. Австрия не была еще в силах начать войну; Меттерних еще не смел требовать от своего повелителя, чтобы тот порвал со своим зятем единственно потому, что счастье отвернулось от последнего. В этих уже не повторившихся после условиях Наполеон мог еще предотвратить образование возникавшей коалиции, снова привлечь на свою сторону Австрию, отдав Италию в ее распоряжение, и предоставить прусскому королю cамому иметь дело с прочими немецкими монархами в целях создания единства Германии. Франция осталась бы еще достаточно обширной — в пределах до Альп и Рейна. Но Наполеон не сумел распознать ни усталость Франции, ни ожесточение Европы. Приписывая Францу II ту беспредельную привязанность к членам своей семьи, которая свойственна корсиканцам, до которой вовсе не было у австрийского императора, он думал, что тот никогда не пойдет против своего зятя. Уверенность Наполеона в немцах основывалась на их пристрастии к отстаиванию всегда обособленных интересов отдельных государств. Наконец, проиграв партию в России, он с болезненной страстью и слепым упорством игрока желал отыграться. До последней битвы, до Лейпцига, весь план его действий сводился к тому, чтобы не уступить ни пяди из сеоих завоеваний.
Колебания союзников. Не лучше сумели воспользоваться выгодами своего положения и союзники: если бы они действовали решительнее, учтя неурядицу, вызванную отступлением из России, они могли бы без труда истребить небольшой корпус принца Евгения или оттеснить его к Рейну. Но они не отдавали себе отчета в истинных размерах своих сил. Тем временем «война народов», начавшаяся в Испании, разгоралась и в Германии, где она велась с таким же ожесточением. Немцы уже не вспоминали о благах, принесенных им французами, а помнили только об их тирании и поборах. Ужасающие реквизиции, которыми Наполеон изнурял Германию со дня битвы при Аустерлице, окончательно вывели ее из терпения. Тайные общества, особенно Тугеидбунд, в короткое время приобрели тысячи членов. Университеты, в частности молодой Берлинский университет, ставшие, как в эпоху Реформации, могучими орудиями борьбы, провозглашали идею патриотического отмщения. Гумбольдт, Шлейермахер, Шлегель своими лекциями и произведениями воспламеняли учащуюся молодежь. Немецкие Тиртеи— Арндт, Кернер, Рюккерт, Фуке, Коллин, Штейгеман — во множестве создавали патриотические песни, а Вебер, наиболее национальный из немецких композиторов, нашел в этом новом жанре богатейший источник вдохновения.
Однако не все немцы с одинаковой решимостью стремились к национальной эмансипации и политической свободе. Южногерманские монархи, которых Наполеон осыпал благодеяниями, колебались, не решаясь покинуть его: каждый из них опасался, что при неизбежном после падения Наполеона переделе территорий он потеряет часть только что приобретенных владений. Их солдаты безжалостнее всех других грабили северную Германию. Их воинские силы обратили свое оружие против Наполеона лишь в последние дни немецкой кампании, когда они уже не в состоянии были противостоять общему порыву. Меттерних до такой степени боялся революционного духа, что долго не решался связать судьбу Австрии с судьбой немецкого национального движения. Нацолеон, являвшийся теперь в его глазах представителем консервативных идей, легко привлек бы его на свою сторону, если бы вовремя сделал австрийской династии необходимые уступки.
Очень робок был вначале и король Фридрих-Вильгельм III. Но социальные и административные реформы Штейна положили начало обновлению Пруссии, а Шарнгорст подготовил новую армию. С первых же дней Пруссия могла поставить под ружье 150 000 человек. Война 1813 года была преимущественно реваншем Пруссии. Однако народу пришлось едва ли не силой увлечь за собой своего короля.
Восстание Восточной Пруссии. Подобно тому как Иорк фон Вартенбург заключил Тауроггенское Соглашение, не спросив согласия короля, так й Восточная Пруссия, освободившаяся первой из прусских областей, не стала дожидаться королевского приказа, чтобы поднять знамя мятежа. В 1806– 1809 годах в Кенигсберге образовалось общество, ставившее целью издавать патриотические произведения вроде Volks-freund Вартша и Гейдемана. При известий о Тауроггенском соглашении вся провинция восстала почти одновременно, охваченная воодушевлением. Этот двойной взрыв прусского патриотизма испугал короля, который в тот момент находился в Берлине, во власти Наполеона и французских войск. Король отрекся от солидарности с Иорком фон Вартенбургом и отрешил его от командования. После долгих колебаний Иорк решил продолжать свой патриотический мятеж, удержал в своих руках начальство над войском, пополнил его состав и расположился в Кенигсберге, куда вскоре прибыл Штейн с полномочиями от
