председатель лишил его права участия в заседании. Правительственный проект об уголовном процессе, упразднявший присяжных, которые были введены наполеоновским Кодексом, был отвергнут большинством в сто семнадцать голосов против трех. Раздражение Александра было велико. Оно прорвалось в его речи при закрытии сейма 13 октября. Царь предлагал депутатам и общественному мнению добросовестно задуматься над тем, не «отдалили ли они дело восстановления отчизны, увлеченные иллюзиями, слишком обычными в наши дни». Сверх того, первому министру было поручено ознакомить поляков со следующей теорией Александра: будучи автором конституции, он один имеет право на ее толкование. Это был тезис Карла X в июле 1830 года.
После отъезда Александра борьба между министрами и общественным мнением обострилась. Лелевель, профессор виленского университета, открыл свой курс всеобщей истории; первые стихотворения Мицкевича воспламенили молодежь; Виленский, Варшавский и Краковский университеты, подобно германским; стали очагами национального духа. Новосильцев требовал преследования студентов. Великий князь заставлял студентов носить форменную одежду. Цензура свирепствовала по отношению к книгам и к театру почти так же жестоко, как в России. Наконец, конституция была открыто нарушена: не стало более ни выборов, ни сейма. Новосильцев нападал на Чарторыйского, подозреваемого в том, что он слишком поляк. Князь пробовал бороться; но в 1823 году подал в отставку, оставив все занимаемые им должности. Человек, добившийся от Александра автономии и конституции, удалялся в частную жизнь. С ним вместе, казалось, уходила сама душа королевства.
Тайные общества в Польше. Наиболее горячие польские патриоты группировались в тайные общества. Самое значительное из них было Национальное масонское общество, превратившееся впоследствии в Национальное патриотическое общество. Оно было основано учениками Домбровского[106], князем Яблоновским, полковниками Кржижановским и Пронд-зинским. Отставной майор Лукасипский распространил его в армии. Дух этого общества виден из следующих слов устава: «Как велика твоя ложа? — Границами ей служат высокие горы, два моря и две большие реки». Именно таковы были границы старой Польши. Общество, основанное в Варшаве, вскоре распространилось за пределы королевства на польские центры трех соседних государств, участвовавших в разделах. Во главе общества стоял центральный комитет; общество разделялось на ложи первой и второй степени. В последних клятвы были определеннее, а язык резче. Члены одной ложи не знали ни членов других лож, ни членов центрального комитета, кроме одного доверенного на каждую ложу второй степени. Таким образом, общество было почти неуловимо. Немногие отдельные аресты не давали никаких сведений относительно общей организации. Один из арестованных офицеров, Дзвонковский, перерезал себе горло прежде, чем его успели подвергнуть допросу. Лукасинский и некоторые другие томились в казематах до 1824 года, когда были приговорены к заключению в крепости. Филаретам — обществу, возникшему среди вилекских студентов, — пришлось иметь дело с Новосильцевым; один из членов, Зан, был сослан в Сибирь. Другие, как Адам Мицкевич, были заключены в тюрьму в Вильне, потом разосланы по городам Российской империи. Национальное патриотическое общество пережило эти преследования. Оно вступило в сношения с русским Южным обществом; но, несмотря на тайные совещания, имевшие место в Киеве, а затем в Тульчине, общество не дало склонить себя на цареубийственные замыслы ни против великого князя Константина, ни против императора. Кроме того, среди членов общества существовали некоторые разногласия по вопросу о республике или монархии. Они сошлись только на идее единой польской отчизны, восстановленной во всей ее целости.
Третий сейм (1825). Выборы в третий сейм были произведены еще в 1822 году. Александр не решался его созвать. 3 февраля 1825 года в Царском Селе он издал указ, уничтожавший публичность заседаний, за исключением первого (в день открытия сейма) и последнего (в день закрытия). Выборы братьев Немоевских были кассированы, — они были избраны вторично; тогда у Калишского воеводства было отнято право избирать депутатов. После этих новых нарушений конституции 13 мая Александр лично открыл сейм. Винцент Немоевский, приехавший, чтобы занять свое место, был арестован у варшавской заставы. В тронной речи Александр заявил, что, откладывая открытие сейма, он хотел дать время установиться мнениям и улечься страстям. Февральский указ имел целью подавить «зародыш смут». Сейм принял все проекты правительства почти без прений.
В речи при закрытии сейма (13 июня) «король» мог сказать: «Я поспешил принять все поправки, вами внесенные… Вы приняли все законопроекты, предложенные мной на ваше обсуждение». Император громогласно радовался «обоюдному согласию». В действительности же конституция была мертва. Работы сейма перестали интересовать не только поляков, но даже и его собственных членов. Вся общественная жизнь, все народные надежды отлетели от парламента и нашли себе приют в тайных обществах.
Император Николай, царь польский. Смерть Александра повергла Польшу в такое же глубокое волнение, как и Россию. Однако мы видели, что поляки не принимали участия в восстании, которым в России было отмечено начало царствования Николая. Поэтому следственная комиссия, учрежденная в Варшаве по образцу петербургской (составленная, впрочем, почти исключительно из поляков), находившаяся под влиянием великого князя Константина и княгини Лович с их польскими симпатиями, вместо тысячи обвиняемых, как то было в Петербурге, арестовала всего-навсего восемь человек[107]. Дело о них тянулось еще в 1829 году.
25 декабря (н. ст.) 1825 года, т. е. как раз накануне столкновения па Сенатской площади, Николай издал манифест к своим польским подданным. В нем есть следующая фраза: «Учреждения, данные вам блаженной памяти императором и королем Александром I, останутся без изменений. Я обещаю и клянусь перед богом соблюдать конституционную хартию».
В 1826 году умер старый Зайончек, и великий князь Константин объединил в своих руках обе должности — и наместника и главнокомандующего. Сверх того, новый «король» поручил ему начальствование над русскими военными силами в «восьми воеводствах». Первая из этих мер могла заставить поляков опасаться еще более сурового режима; вторая была способна заставить их поверить в присоединение «восьми воеводств».
В 1828 году русская армия выступила в поход против турок, с целью добиться освобождения Греции. Задавали вопрос: неужели польская армия не разделит с ней опасностей и успехов в борьбе против оттоманов — наследственного врага обеих великих славянских наций? Ничто не могло лучше способствовать рассеянию недоразумений между русскими и поляками, ничто не могло примирить их лучше, чем общая слава. Польская армия страстно желала принять участие в этой войне. По видимому, этому воспротивился великий князь. Полный казарменной мелочности, но, в сущности, совсем не воин, он не любил войны: «Она портит войска», — говаривал он[108]. Мог ли царь, бывший почти двадцатью годами моложе брата и обязанный своей императорской короной его отречению от престола, навязывать ему свою волю? Выть может также убежденный в верности своей польской армии царь оставил ее для защиты западной границы на случай нападения австрийцев? Как бы то ни было, недовольство, охватившее польскую армию вследствие вынужденного бездействия, сыграло большую роль в дальнейших событиях.
Подобно Александру и Константину Николай любил поляков[109], но, как и его братья, любил на свой лад. Он намерен был уважать конституцию и, несмотря на свои инстинкты самодержца, был склонен добросовестно выполнять ремесло конституционного монарха; он решил приехать в Варшаву короноваться польским королем. По приказу царя Константин должен был спешить с окончанием процесса, возбужденного против участников тайных обществ; все обвиняемые были оправданы, за исключением одного, приговоренного к легкому наказанию за недонесение о русском заговоре. Несколько сотен политических заключенных были выпущены на свободу. Новый «король» мог совершить свой въезд в столицу (1829). Однако Константин пожелал отложить этот въезд: он смутно предчувствовал опасность, которая угрожала во взволнованной Польше ему и брату. Полиция не могла сообщить ничего достоверного; она не имела понятия об изменениях, происшедших в недрах тайных обществ, ибо почти не знала об их существовании.
Между тем из массы недовольных выделились две большие партии: это были белые, т. е. умеренные конституционалисты, разделявшиеся на дипломатов, к которым принадлежал князь Чарторыйский и другие вельможи, и оппозиционеров, вроде братьев Немоевских, — и красные, т. е. передовые республиканцы, в свою очередь распадавшиеся на академиков, как профессор Лелевель, и воинов. Воины — почти сплошь офицеры или бывшие офицеры — были людьми действия, решившими не отступать пи перед террором, ни
