перед цареубийством. В декабре 1828 года Высоцкий, Заливский, Иосиф и Адам Гуровские, Дзялынский и Бернард Потоцкий образовали тайный кружок среди тайных обществ. В январе 1829 года они обсуждали вопрос, не следует ли воспользоваться для восстания польской армии походом русских войск в Турцию.
Некоторые колебались: таким образом можно было помешать освобождению Греции. Когда заговорщики узнали о проекте коронации, Высоцкий сказал: «Теперь наша обязанность выработать программу празднества». Дзялынский хотел воспользоваться случаем и убить всех: императора, императрицу, цесаревича и других великих князей. Адам Туровский, говоря о царе, воскликнул: «Бог предает его нам!» Высоцкий вызвался нанести удар. Эти планы были отложены из желания столковаться с депутатами, съезжавшимися на коронацию, и подготовить восстание в других частях Польши (прусской и австрийской): отсюда поездка Дзялынского в Берлин, Бернарда Потоцкого в Вену и т. д. Несколько неосторожных слов дошли до слуха великого князя; оп приказал арестовать двух офицеров, произносивших угрозы, но вскоре отпустил их, считая, что они были попросту пьяны. Жена Константина, знавшая многое через своих родных, умоляла его остерегаться и не допускать близко к царю пи одного поляка. Она советовала созвать сейм, — великий князь этому воспротивился.
Николай уже проезжал через Литву; там его встретил ледяной прием. Однако, прочитав нотацию виленским студентам, царь приказал освободить их товарищей. В Варшаве прием был лучше; но здесь все выглядело по-польски: в городе, расцвеченном флагами, русские цвета были видны только на общественных зданиях; аристократия для приема «короля» водрузила национальные цвета. Николай сделал смотр войскам; парад великолепно удался и возбудил народный энтузиазм, но и армия и энтузиазм были чисто польскими. 24 мая был совершен обряд коронования; он прошел без инцидентов, но оппозиционеры пытались представить императору адрес, подписанный шестнадцатью депутатами Калишского воеводства; в этом адресе они просили об освобождении Випцента Немоевского. Император отказался их принять. Он отказался даже и от общей амнистии, которую ранее задумал, и ограничился несколькими отдельными помилованиями. 28 мая был устроен большой праздник для народа, собранного вокруг огромных столов и сотни фонтанов, бивших вином, пивом и водкой. Покидая брата Константина, Николай поздравил его с блестящим состоянием военной части. «Польская армия — недосягаемый образец», сказал он. Затем царь прибавил: «Но не слишком ли ты тяжел, не чересчур ли требователен и строг?» В качестве польского короля царь имел еще и другие поводы быть довольным: впервые за несколько веков страна процветала. Она покрывалась фабриками и заводами; население королевства увеличилось с 2 715 000 жителей до 4 миллионов, население Варшавы возросло с 80 000 до 150 000, государственные доходы — с 12 миллионов до 40 миллионов марок.
Четвертый сейм (1830). Николай назначил созыв четвертого сейма на 28 мая 1830 года. Константин, как всегда, возражал против созыва. Он говорил: «Языки снова заработают, и придется их урезывать». Император прибыл 20 мая в Варшаву. Министр внутренних дел, для обеспечения на сейме правительственного большинства, представил список шестидесяти депутатов которым следовало пожаловать пенсии, знаки отличия и другие милости. Николай ответил негодующим отказом. Ни речь при открытии, ни речь при закрытии сейма, произнесенные по-французски, не представляли собой ничего особенного. В числе проектов, предложенных сейму, находился снова проект отмены развода, дозволенного наполеоновским Кодексом, так как Николай, подобно Александру, упорно считал себя обязанным отстаивать католическую точку зрения. Проект был отвергнут. Царь, видимо, был огорчен этим гораздо меньше, чем в подобном случае (в 1818 году) его брат Александр. Зато Николай был обижен враждебным отношением к нему сейма и населения, был недоволен подчеркиванием польских цветов в дамских нарядах и отсутствием слишком многих приглашенных на балу, данном в его честь. Он заметил: «Это, может быть, патриотично, но совсем невежливо». Однако, прощаясь с Константином, он сказал ему: «Я чувствую, что я — польский король и рано или поздно кончу, надеюсь, тем, что заставлю моих польских подданных полюбить меня, покоряя их благодеяниями». Между тем возбуждение умов под влиянием стремлений к свободе и территориальному расширению все возрастало, а произведения Мицкевича Конрад Валленрод (1828) и Польская мать (1830) дышали ненавистью к «москалю».
Подготовка к взрыву. В августе 1830 года в Варшаву дошли слухи «о трех славных июльских днях» в Париже. Вид трехцветного знамени, поднятого на французском консульстве, еще более усиливал возбуждение. Дамы демонстративно надели трехцветные ленты. Языки «заработали». Полиция арестовала несколько человек. Константин велел их освободить. Революционные силы группировались главным образом вокруг Лелевеля (студенты), Высоцкого (подпрапорщики) и Заливского, если не самого экзальтированного из всех, то самого неосторожного; 12 августа у него было собрание. Немедленное выступление пришлось отсрочить, так как необходимо было склонить на свою сторону носителя какого- нибудь громкого военного имени: генералов удерживало чувство лояльности к государю, а также и нежелание компрометировать себя наряду с безумцами. Так же трудно оказалось привлечь и видных гражданских сановников. Тогда снова взялись за пропаганду. Приняли систему карбонариев, с организацией по отдельным ложам; особенно настойчиво обращались к армии. Вскоре весь польский гарнизон Варшавы со всеми офицерами уже участвовал в заговоре; в Люблине подвизался генерал Петр Урбанский; в Замостье — подполковник Пашкович. В сентябре — новое собрание; на нем заставили помириться Высоцкого и Заливского, бывших до того врагами; оба были избраны в руководители движения, А движение уже охватило шляхту, женщин, ремесленные цехи, студентов и профессоров университета, большинство членов сейма, нескольких генералов и чиновников польских министерств. Заливский мечтал об одновременном восстании во всей Польше, о войне против трех северных держав, об обращении к Европе и главным образом к Франции. Высоцкий, более практичный, думал только о восстании в Варшаве, которое должно было начаться убийством великого князя и захватом казарм русских войск. Этот план был принят. Выполнение его было назначено на 20 октября. Но в этот день, равно как и в последующие, Константин, предупрежденный женой, не выходил из своего Вельведерского дворца. Противники запаслись терпением, окончательно склонив на свою сторону генералов Хлопицкого, Станислава Потоцкого, Круковецкого и Шембека. Неожиданно появился манифест царя с угрозами по адресу бельгийской революции. Узнали, что польская армия предназначена стать авангардом русской армии и что последняя займет ее место в Польше. Итак, польской армии, которой было отказано в участии в походе для освобождения Греции, суждено было принять участие в подавлении свободы в Бельгии и во Франции! Это ускорило кризис; авангард готовился повернуться фронтом против главных сил и парализовать таким образом европейскую контрреволюцию. Восстание было окончательно назначено на 29 ноября. Заговорщики располагали в Варшаве 10 000 польских солдат против приблизительно 7000 русских, из которых многие были уроженцами Литвы, Волыни и т. д. 28 ноября днем правительство, обеспокоенное вызывающим поведением варшавян, приказало удвоить повсюду караулы. День 29-го прошел с внешней стороны спокойно, но Заливский обходил казармы и кофейни, сообщая пароль. Высоцкому он сказал: «Завтра Польша будет свободна».
Взрыв. В северных широтах в ноябре ночь наступает рано. В 6 часов вечера Высоцкий вошел в школу подпрапорщиков и сказал им: «Братья, час свободы пробил!» Ему отвечали криками «Да здравствует Польша!» Он прибавил, что русские уже начали резню в городе и что надо торопиться. В то же время пехотные полки потихоньку вооружались в казармах, а студенты — в Лазенковском лесу. Высоцкий со 150 подпрапорщиками напал на казарму гвардейских улан, между тем как 14 заговорщиков побежали к Бельведеру. Сообщники отперли им решетки, окружавшие дворец. В ту самую минуту, когда они готовились захватить великого князя, обер-полицеймейстер Любовицкий, пришедший к князю с рапортом, поднял тревогу и упал, проколотый штыками. Константин — в халате — успел убежать и спрятался в каком-то тайнике. Заговорщики не посмели проникнуть к княгине Лович. Но они убили генерала Жандра. Таким образом, удар, занесенный над Бельведером, не попал в цель. В то же время Высоцкий потерпел неудачу у казармы улан. Вскоре к нему в подкрепление пришли 2000 студентов и толпа рабочих. Дорогой он приказал перебить польских генералов Гауке, Новицкого, Трембицкого и других, виновных в верности своей присяге. Русские полки могли бы подавить восстание в самом начале, но отрезанные в своих казармах, не получая никаких известий и никаких приказаний от великого князя, солдаты бездействовали. С теми из них, кто отважился выйти на улицу, завязался бой. Большинство польских полков еще сдерживалось своими командирами. Один из них, Жимирский, даже увлек за собой гвардейских конных егерей, защищал во главе их Краковское предместье[110] и двинулся
