ГЛАВА I. РЕВОЛЮЦИЯ 1848 ГОДА И РЕАКЦИЯ ВО ФРАНЦИИ. 1848—1852
Манифестация 22 февраля. Банкетная кампания в пользу избирательной реформы[1] вызвала во Франции, а в особенности в Париже, политическое возбуждение, которое неожиданно привело к революции. На все требования реформы король и министерство отвечали систематическим отказом; на банкетную кампанию они ответили фразой тронной речи, в которой король предостерегал страну от волнений, «разжигаемых враждебными и слепыми страстями» (28 декабря 1847 г.). Министерское большинство палаты высказалось против реформы в проекте ответного адреса на тронную речь, составленную в том же духе, что и адрес. Проект обсуждался долго и оживленно; оппозиция, состоявшая из левой и левого центров, предлагала поправку, но большинство отвергло ее и приняло адрес (12 февраля 1848 г.).
В Париже комитет XII округа (предместье Сен-Марсо) организовал банкет; назначенный на январь, затем отложенный, он был в конце концов запрещен министерством. Во имя свободы собраний оппозиция оспаривала право правительства запретить частный банкет; восемьдесят семь депутатов обещали присутствовать на этом банкете. Банкетная комиссия назначила сбор в полдень 22 февраля в церкви св. Магдалины (Мадлэн); она пригласила национальных гвардейцев явиться в мундирах, но без оружия, для встречи депутатов, которые должны были составить колонну для следования в зал, предназначенный для банкета. Это явилось бы демонстрацией протеста против запрещения собрания.
В ночь с 21 на 22 февраля правительство расклеило воззвание, которым воспрещались как предполагавшееся шествие, так и всякие сборища вообще; протестуя против этого, депутаты заявили, однако, что от участия в банкете они отказываются. Но публика, ожидавшая манифестации, собралась вокруг церкви. Было пасмурно, моросил мелкий дождь. Сначала явились студенты с левого берега Сены, затем рабочие заняли площадь Согласия. Толкались, пели Марсельезу и Песню жирондистов, кричали «Да здравствует реформа!» Драгуны и городская полиция несколько раз атаковали толпу, но не слишком рьяно; с наступлением сумерек толпа начала кое-где строить баррикады, разграбила оружейную лавку, а вечером зажгла в Тюильрийском саду костры из стульев ж деревьев.
До сих пор еще нельзя было говорить ни о восстании, ни даже о бунте; это была толпа, собравшаяся для демонстрации; она волновалась, не имея еще ни вождей, ни определенной цели. Старый республиканский штаб, руководивший восстаниями в первые годы царствования Луи-Филиппа, был дезорганизован со времени неудачи, постигшей в 1839 году Барбеса и Бланки. Оставалось только несколько небольших тайных обществ, разучившихся сражаться; главное из них — Общество времен года — насчитывало не более 600 членов. Газета республиканской партии Реформа (La Refоrmе), редактируемая Флоконом и Ледрю-Ролленом, влачила жалкое существование: у нее не было и 2000 подписчиков. Вечером 21 февраля вожди партии, собравшись в помещении газеты, решили воздержаться от участия в манифестации, чтобы не доставить правительству удобного случая раздавить их; вечером же 22 февраля, после неорганизованного выступления первого дня, они все сошлись на том, что положение дел не таково, чтобы пытаться произвести революцию.
Падение Гизо (23 февраля). Восстание началось в ночь с 22 на 23 февраля; рабочие старых республиканских кварталов восточной части Парижа (Сен-Мартен, Сен-Дени, Сен-Марсо) построили баррикады и вооружились. Кое-где слышались ружейные выстрелы.
Сначала правительство не хотело пускать в дело войска; оно распорядилось созвать национальную гвардию. Но тогда выяснилось, что с 1840 года парижская буржуазия отвернулась от короля. Национальные гвардейцы собрались, но, за исключением первого легиона, отказались выступить против инсургентов и кричали «Да здравствует реформа!» Некоторые кричали даже «Долой Гизо!» и мешали движению войск; другие направились к Вурбонскому дворцу, чтобы склонить депутатов потребовать реформы.
Луи-Филипп испугался; он призвал к себе сначала министра внутренних дел Дюшателя, затем Гизо. В результате обсуждения они пришли к выводу, что нужно или распустить национальную гвардию, или согласиться на реформу. Король не хотел прибегнуть к первому средству, Гизо не мог согласиться на второе. Тогда Луи-Филипп решил расстаться с Гизо и пригласил своего личного друга Моле составить министерство. Моле обратился за содействием к Тьеру, который заявил, что «не намерен входить в кабинет, в котором он не был бы первым министром». После нескольких часов тщетных попыток Моле вечером 23 февраля заявил королю, что ему не удалось составить министерство.
Известие об отставке Гизо, объявленное в полдень в палате депутатов, было встречено бурными приветствиями толпы и национальной гвардии; вечером была иллюминация; казалось, что восстание прекратилось. И префект полиции сказал: «Дадим этому бунту умереть естественной смертью».
Республиканское восстание (24 февраля). До этого момента борьба шла лишь между двумя группами роялистов: министерством Гизо и династической оппозицией, которую поддерживала национальная гвардия. Падение Гизо являлось лишь победой партии реформы. Но баррикады еще не были разобраны, а инсургенты еще были вооружены. Республиканская партия воспользовалась волнением, чтобы обратить его против Луи-Филиппа и против монархии.
Вечером 23 февраля толпа, вышедшая из восточных кварталов, двигалась по большим бульварам, распевая песню Плошки (Des lampions!.). По дороге в нее влилась группа, манифестировавшая с факелами под окнами Насьоиаля. Дойдя до улицы Капуцинов, толпа перед зданием министерства иностранных дел, где жил Гизо, начала кричать «Долой Гизо!» Здание охранялось отрядом солдат; какой-то неизвестный, находившийся в толпе манифестантов, произвел выстрел по отряду[2]. Солдаты ответили залпом в густую толпу; около пятидесяти человек упали, более двадцати оказались убитыми.
Республиканцы, — вероятно, те, что группировались вокруг Насьюоналя, — немедленно воспользовались этими трупами, чтобы организовать демонстрацию. Пять трупов были сложены в телегу, запряженную одной лошадью; молодой парень с факелом поместился на сиденье для освещения всего, происходящего; какой-то рабочий взобрался на телегу; время от времени он поднимал труп молодой женщины, показывал народу ее шею и грудь, залитые кровью, и кричал: «Мщение! Убивают народ!» Кортеж двигался по бульварам, возбуждая на своем пути публику. Видевшие это разошлись во все стороны, рассказывая всем и каждому, что правительство, обманувшее народ, теперь избивает его.
В ночь с 23 на 24 февраля все восточные кварталы Парижа покрылись баррикадами; с шести часов утра движение по улицам стало невозможным. На этот раз республиканцы выступали открыто; они уже не кричали, как накануне, «Да здравствует реформа!», но — «Да здравствует республика!»
Около двух часов ночи обеспокоенный Луи-Филипп послал за Тьером. Пробравшись через баррикады, Тьер ночью же прибыл в Тюильри[3].
— Ну, — сказал король, — составили ли вы какое-нибудь министерство?
— Составил ли я министерство, государь? Но ведь я явился только за приказаниями вашего величества.
— А, вот как! Вы не желаете служить короне?
— Нет, государь, я не желаю служить в ваше царствование.
— Ну, хорошо, поговорим серьезно. Кого вы можете взять себе в сотрудники?
— Одилона Варро.
— Прекрасно, — ответил король, — Одилон Варро дурак, но хороший человек.
— Господина де Ремюза.
— Идет!
— Дювержье де Горанна.
— О нем я и слышать не хочу.
— Ламорисьера.
— В добрый час! Теперь перейдем к делу.
— Нам необходима парламентская реформа.
— Вздор! Вы получите палату, которая даст нам скверные законы, а быть может и войну.
— Я прошу прибавить только от пятидесяти до ста тысяч новых избирателей и — это не бог весть
