главным образом о получении императорской короны, а впоследствии можно было придумать средство, чтобы убедить либералов согласиться на какую-нибудь сделку.
Но король был несговорчив. Он желал федеральной реформы, но хотел осуществить ее при содействии Австрии и других государей. «Мне не приходится сказать вам ни «да», ни «нет», — писал он Бунзену, — потому что вы ничего не можете мне предложить. Этот вопрос я должен урегулировать путем переговоров с равными мне; а с демократами разговаривать не приходится: против них можно послать только солдат!» 3 апреля он ответил Симеону, что ценит предложенный ему собранием высокий сан, но что он будет недостоин оказываемого ему доверия, если примет корону без соглашения с государями, которые должны совместно рассмотреть конституцию и обсудить необходимые в ней изменения. Король не отказывался от надежды объединить всю Германию под главенством Пруссии, но отвергал дар, который связал бы его с либералами.
Поведение короля поставило Франкфуртский парламент в самое ложное положение: авторитет его, и без того давно поколебленный, окончательно рушился от этого нового удара. Двадцать восемь государств признали решения парламента, но Ганновер, Вюртемберг, Саксония и Бавария явно заняли по отношению к нему враждебную позицию. Сломить их сопротивление можно было, только обратившись к народу; центр отказался от революционного образа действий, и самые влиятельные его члены покинули собрание, в котором скоро осталась какая-нибудь сотня депутатов, принадлежавших к крайней левой. Прежде они боролись против конституции; теперь же, когда она была отвергнута правительствами, они выступили на ее защиту. Отныне на каюту поставлен был вопрос о самом принципе народного верховенства; если бы радикалы одержали победу, эта победа неизбежно привела бы к провозглашению республики. Их ошибка в том и заключалась, что они не посмели признать это с самого начала. Время для успешной борьбы против реакции уже ушло, а между тем демократическая партия располагала серьезными силами.
Многие неудачи доказали демократической партии необходимость приступить к организации. Наряду с коммунистами, главным органом которых была Новая Рейнская газета Карла Маркса и которые встречались преимущественно в Саксонии, Силезии, Вестфалии и рейнской Пруссии, демократы насчитывали множество сторонников[48] в великом герцогстве Баденском, Вюртемберге и рейнской Баварии; вся центральная Германия была покрыта сетью мартовских кружков. Умеренные либералы, раздраженные реакционной политикой немецких правительств, нигде не были расположены оказывать этим правительствам действительную поддержку; у мелких государств армия была немногочисленна, и притом тайные общества вели среди солдат пропаганду.
При некоторой решительности левая Франкфуртского парламента, быть может, привлекла бы на свою сторону значительную часть германских государств, кроме Пруссии и Австрии. Вюртембергский король Вильгельм I, столь ревниво относившийся к своим прерогативам, уступил уже разыгравшемуся волнению и признал конституцию; в Мюнхене, Нюрнберге, Вюрцбурге, Мангейме, Гейдельберге, Майнце, Дармштадте и т. д. замечалось глухое брожение; в самой Пруссии демократы внушали правительству очень серьезное беспокойство. Парламентские республиканцы колебались и теряли дорогое время. Они перенесли свои заседания в Штутгарт и дали себя обмануть министру Рёмеру, который разогнал остатки парламента (18 июня 1849 г.). С этого момента революция, лишенная руководства, свелась к ряду отдельных эпизодов.
В Пруссии, где в нескольких местах вспыхнули волнения, министерство легко восстановило порядок и, подавив брожение внутри страны, предоставило свои войска в распоряжение остальных немецких государей. Серьезная борьба имела место только в Саксонии, великом герцогстве Баденском и рейнской Баварии. В Дрездене реакционные министры Бейст и Рабенгорст распустили сейм, потребовавший от них признания конституции; город покрылся баррикадами, король бежал в Кёнигштейн, а руководство обороной. перешло в руки временного правительства; душой восстания был русский, Бакунин. Прусская гвардия овладела городом после двухдневного сражения (9 мая); солдаты, подстрекаемые офицерами, действовали безжалостно.
В великом герцогстве Баденском восстал раштадтский гарнизон (9 мая); пример его увлек большую часть армии, и власть перешла в руки революционного комитета, главными деятелями которого были Брентано, Струве и Фиклер. Вместо того чтобы перейти в решительное наступление, комитет спокойно ждал нападения прусских войск. Командовавший ими принц Вильгельм сначала покорил Баварское курфюршество, затем перешел Рейн у Гермерсгейма и двинулся на инсургентов, которым с другой стороны угрожал генерал Пейкер, стоявший во главе гессенских, меклеибургских, вюртембергских и нассауских полков.
Революционеры, располагавшие 25 000—30 000 солдат неодинакового достоинства, вручили главную команду поляку Мирославскому. Последний был разбит при Вагхейзеле и на берегах Мурга, после чего остатки его армии бежали в Швейцарию, а Раштадт капитулировал (23 июня). Репрессии были ужасны, и с тех пор династия, окруженная атмосферой глухой народной ненависти, искала поддержки за границей. Немецкая демократическая партия не могла оправиться после этого разгрома [49].
Прусский союз и Готская партия. Победы, одержанные прусской армией, не вплели новых лавров в ее венок, но тем не менее они значительно упрочили положение Фридриха-Вильгельма IV. Он сыграл роль восстановителя порядка и спасителя общества и имел право рассчитывать на признательность государей, спасенных им от гибели. Нотой 28 апреля он пригласил немецких государей на конференцию для обсуждения тех изменений, которые следовало внести во франкфуртскую конституцию. Переговоры начались в Берлине 17 мая. При них присутствовали только представители Австрии, Баварии, Ганновера и Саксонии. В первом же заседании австрийский делегат заявил, что Австрии нечего делать в союзе, проектируемом Пруссией, и удалился; баварский посланник протестовал против избрания единого главы союза. Саксония и Ганновер отнеслись не с большим энтузиазмом к предложениям Фридриха- Вильгельма, но, менее свободные в своих действиях, они вынуждены были делать, как говорится, «веселое лицо при дурной для них игре» и старались только подготовить себе удобную лазейку для отступления.
26 мая они заключили с Пруссией союз на один год и пригласили остальных немецких государей примкнуть к новой федерации, построенной на следующих началах: председательство и руководство дипломатическими и военными делами должно принадлежать исключительно Пруссии, которой будет помогать коллегия, состоящая из шести государей; предложения правительства поступают на обсуждение двух палат: палаты государств, составленной из 160 делегатов от правительств, и палаты депутатов; глава союзного государства может налагать veto на все постановления парламента. До вступления в действие окончательно принятой конституции заведование общими делами поручалось административному совету под председательством Пруссии; разрешение возможных между союзными государствами конфликтов возлагалось на третейский суд.
Не будучи даже пессимистом, можно было с самого начала скептически отнестись к осуществимости столь сложного проекта. Саксонский министр Бейст, не отличавшийся склонностью к самопожертвованию, оговорил для себя право расторгнуть договор, если Бавария станет упорствовать в своей оппозиции; а чувства Максимилиана II в этом отношении не оставляли места для сомнений. Пруссия заранее была предана союзниками, которых она тащила за собой на буксире. Австрия не скрывала своей враждебности. Радовиц предложил Шварценбергу конвенцию, имевшую целью урегулировать на будущее время взаимные отношения Австрии и немецких государств, объединенных под главенством Пруссии. Князь Шварценберг ограничился ответом, что он не может подписать договор с союзным государством, «которое еще не существует и о характере которого нельзя, следовательно, составить определенного мнения»; он категорически отказался обещать, что император не окажет никакого сопротивления развитию этого государства и предоставит Пруссии полную свободу действий; он настаивал на необходимости создать в Германии временную центральную власть. Австрийский кабинет имел перед своим соперником неоспоримое преимущество: он прекрасно знал, чего хочет, и не отступал перед логическими следствиями своих действий; он отнюдь не намерен был добровольно устраниться от германских дел и для защиты своих прав готов был взяться за оружие. Теперь, когда демократия была побеждена, немецкие государи не задумались бы поддержать Австрию, а раздражение против Пруссии, превышающее благоразумие, отдало бы их с головой в руки Габсбургов.
Радовиц, которому Фридрих-Вильгельм поручил руководство германскими делами, не смущался этими затруднениями. Он обладал пылким воображением и был так же оптимистичен, как и сам король; умея хорошо говорить, он упивался собственными аргументами и никогда не терял надежды убедить своих противников. Это был двоедушный человек, под маской математической точности скрывавший пустоту своих
