окажут ей поддержку, а Россия, счастливая возможностью наказать Австрию за неблагодарность, возражать не станет. Что касается Пруссии, то не подлежало никакому сомнению, что от нее Австрии нечего ждать какой-либо помощи.
Как бы то ни было, союз был заключен 26 января 1855 года. Имея в виду впоследствии потребовать возможно более высокую плату за свои услуги, Сардиния пожелала вступить в коалицию не в качестве простого наемника союзных держав (как предполагала Англия), а как контрагент, равноправный с другими договаривающимися сторонами, за свой страх и риск. В виду этого она предложила выставить вспомогательный корпус численностью в 15 000 человек, который должен был остаться под командой пьемонтского генерала, и согласилась принять предоставленную ей Англией субсидию для содержания этой маленькой армии не иначе, как в качестве займа. Можно сказать, что из этого договора родилось объединение Италии.
Пьемонтский парламент понял все патриотическое значение этого союза и присоединился к смелой политике Кавура без особого сопротивления. Вскоре после того (в апреле 1855 г.) войска под начальством генерала Ламарморы отправились на восток. Они сражались там очень хорошо, особенно в битве при Черной речке (16 августа), и содействовали удачному окончанию войны.
Поэтому, когда Австрия, опасаясь, чтобы Наполеон III назло ей не возбудил революционного движения в Италии, побудила наконец своими угрозами Россию положить оружие, то она уже не могла воспрепятствовать появлению Пьемонта на Парижском конгрессе. В июле 1855 года Наполеон III объявил о своем намерении привлечь Сардинию (Пьемонт) к участию как в опасностях, так и в выгодах войны: «Опасности, почести, выгоды, — сказал он, — все должно быть разделено поровну». Вскоре после этого Виктор-Эммануил и Кавур были приняты как в Париже, так и в Лондоне с подчеркнутой благосклонностью, и «коронованный карбонарий» попросил их изложить, что он может сделать для Италии (ноябрь— декабрь 1855 г.).
Кавур на Парижском конгрессе. На конгрессе, открывшемся в феврале 1856 года, Сардиния заняла место, совершенно не соответствовавшее ее действительному значению. Целый ряд затруднений был улажен благодаря посредничеству Кавура, что значительно увеличило его собственный престиж, а следовательно и престиж его страны. Под конец все державы, за исключением Австрии, начали оказывать ему знаки внимания[147]. Ни для кого не было тайной, что стремления Пьемонта встречают поддержку со стороны Наполеона III. Поэтому никто не удивился, когда после подписания Парижского трактата председатель конгресса Валевский, министр французского императора, основываясь на врученной ему 27 марта Кавуром ноте о печальном положении Италии, счел нужным обратить внимание высокого собрания на ненормальное и прискорбное положение Церковной области. По его словам, для папы наступила пора отказаться от присутствия в его владениях австрийских и французских войск, а для этого он должен упрочить свою власть с помощью хороших учреждений. Переходя затем к обзору положения в остальных государствах полуострова, Валевский заявил, что в некоторых из них, особенно же в королевстве Обеих Сицилии, крайности абсолютистской реакции и господствующий там неслыханный произвол с роковой неизбежностью подготовляют новые революционные вспышки. Итак, представленные на конгрессе державы должны обратиться с предостережением к тем монархам, которые, как, например, неаполитанский король, злоупотребляют репрессиями по отношению к людям «заблудшим, но не развращенным».
Эти предложения, поддержанные Кавуром, вызвали, как и следовало ожидать, резкий протест Австрии, так что конгресс не решился вынести по этому вопросу никакого постановления. Но Валевский, подводя итог прениям, мог констатировать, что австрийские делегаты не возражали против необходимости вывести иностранные войска из папских владений, если только эта операция не будет угрожать никакой опасностью «св. престолу», и что большинство уполномоченных признало важное значение гуманных мероприятий, которые следовало бы провести правительствам Апеннинского полуострова и, в особенности, королевству Обеих Сицилии (8 апреля 1856 г.).
Вскоре после этого, когда конгресс приходил уже к концу (16 апреля), Кавур обратился к парижскому кабинету с весьма энергичной нотой, в которой определенно ставил на очередь итальянский вопрос и доказывал, что Европа без риска для собственного спокойствия не может дольше его игнорировать. Положение дел на полуострове, говорил он, серьезнее, чем когда-либо, вследствие разгула политической реакции и присутствия иностранных войск. Главная ответственность за все беды падает на Австрию. Поскольку эта держава всячески мешает лечению болезни, в близком будущем несомненно предстоит новая вспышка революционного брожения к югу от Альп. Венский двор нарушил равновесие, установленное в Италии трактатами 1815 года; он угрожает Пьемонту, побуждает его предпринимать разорительные вооружения и в любой момент способен принудить его к «крайним мерам». Пьемонт оказался единственным государством в Италии, которое сумело сдержать революционное движение и вместе с тем сохранить национальную независимость. Если бы он пал, всемогущество Австрии на Апеннинском полуострове не встречало бы больше никаких препятствий.
Нота Кавура приглашала западные державы, заинтересованные в том, чтобы предотвратить подобный исход, принять надлежащие меры. Кавур отлично знал, что они это сделают. Поэтому туринский парламент понял его с полуслова, когда он (6 мая 1856 г.) отдавал отчет в своих действиях, утверждая при этом, что если в данный момент Виктор-Эммануил и не добился своим участием в Крымской войне никаких осязательных выгод, то все же Пьемонт расточал свое золото и проливал свою кровь не напрасно.
Наполеон III и политика национальностей. «Успокойтесь, — говорил Наполеон III Кавуру на прощанье, — я предчувствую, что нынешний мир долго не продлится». И действительно, этот романтический и отважный теоретик, у которого политика национальностей стала настоящей мономанией, мечтал о полном уничтожении трактатов 1815 года и о переделке политической карты Европы.
Наиболее неотложной задачей представлялось Наполеону III восстановление национального единства Италии, к которой он чувствовал непобедимую симпатию. Когда-то он сам участвовал в заговорах во имя ее свободы. В глубине души он еще разделял мнения старых карбонариев 1831 года. Его родственники, почти сплошь итальянцы — Канино, Пеполи, Чиприани и другие, — наперебой умоляли его придти на помощь их несчастному отечеству. В том же духе действовали на него и альковные влияния. Наконец, его двоюродный брат, принц Наполеон, как по мотивам личного честолюбия[148], так и по революционному инстинкту побуждал его выступить в защиту Италии. При этом император прекрасно понимал, что со времени римской экспедиции все его прежние итальянские друзья смотрят на него как на отступника, достойного, по мнению некоторых, даже смерти. Если он не поспешит загладить хотя бы отчасти причиненное им зло, то долго ли ему удастся ускользать от кинжала фанатика?[149]
С другой стороны, Наполеон III не мог не понимать, что, подав сигнал к революции в Италии, он неминуемо должен напугать и разгневать папу, которому он вернул светскую власть силой оружия и которому обещал свою защиту. Он рисковал, таким образом, потерять поддержку духовенства, столь необходимую ему для господства над Францией, и обратить против себя всеобщее избирательное право, служившее основой Второй империи. Так именно думали заодно с императрицей некоторые министры, значительная часть Законодательного корпуса и огромное большинство Сената.
Но коронованный мечтатель придумал, как ему казалось, надежный способ примирить свои личные симпатии со своими выгодами. По его мысли, освобожденная Италия должна была составить не единое государство, а конфедерацию, руководимую Пьемонтом, независимую от Австрии и привязанную к Франции чувством благодарности и политическими соображениями. Папа, вынужденный потерять только Романью, сохранил бы престол и не нуждался бы больше во французской охране. Но думать, что итальянские монархи с одной стороны и итальянский народ с другой согласятся на подобную комбинацию; что государи, находящиеся под австрийским влиянием, позволят «медиатизировать» себя в пользу Пьемонта, или, скорее, в пользу Франции; думать, что нация, призванная устроить свою судьбу, пожелает остановиться на полдороге; что вопрос не осложнится вмешательством заинтересованных держав; думать, что, вызвав бурю, можно будет по своему желанию поставить ей пределы, — это было непростительной наивностью, за которую Наполеону III и его стране пришлось впоследствии жестоко поплатиться.
Первые предвестия итальянской революции. Вскоре после Парижского конгресса над Италией сгустились тучи. Неаполитанский король, образом действий которого во время Крымской войны Англия и Франция не могли быть особенно довольны, получил от этих двух держав суровые представления
