государственные дела, но Бисмарку легко удалось расстроить его проекты.
Союз был расширен, но характер его не изменился. В силу договоров 23 и 25 ноября Бавария и Вюртемберг, которых в этом отношении предупредили Баден и Гессен, просто вступили в число вассалов Пруссии, причем Бавария выговорила себе только военную автономию в мирное время и самостоятельное управление своими почтово-телеграфными учреждениями, а вюртембергская армия попрежнему должна была составлять отдельный корпус. Бавария получила в союзном совете 6 делегатов, Вюртемберг — 4, а Баден и Гессен — по 3; южногерманские государства начали посылать в союзный рейхстаг 85 депутатов.
Во главе союза был поставлен император. Король Вильгельм долго не решался принять этот титул, но наследный принц и Бисмарк убедили его «принести эту жертву». «Не сумею тебе описать, в каком, настроении я провел эти последние дни, — писал Вильгельм 118 января 1871 года своей жене, — отчасти ввиду, тяжкой ответственности, которую мне приходится на себя взять, а отчасти и прежде всего по причине той скорби, которую внушает мне мысль, что мой титул прусского короля отодвигается- на задний план. В конце вчерашнего совещания я так приуныл, что почти готов был отречься и предоставить все Фрицу». Бисмарк подготовил все; он попросил Людвига II взять на себя инициативу восстановления империи и послал ему из Версаля черновой набросок письма, которое из Мюнхена было сообщено всем немецким государям. 18 января 1871 года в версальской Зеркальной галерее было торжественно провозглашено основание Германской империи.
«Пожелаем успеха этому с таким трудом возведенному хаосу!» — сказал наследный принц. И действительно, новая империя представляла довольно оригинальное творение. «Этот Bund (союз), получивший отныне название Reich (империя)», объединил в причудливый конгломерат отдельных государей, обладавших различными правами и неодинаковым влиянием. Отдельные монархи сохранили свою самостоятельность, но эта самостоятельность обеспечивалась только конституцией и могла быть изменена в обыкновенном законодательном порядке. В основу государстве шого устройства новой империи положен был принцип всеобщего избирательного права, но в действительности рейхстаг получил характер чисто совещательного учреждения, а вся власть сосредоточилась в руках императора. Это была демократия без гарантий и союз без искренности. Германский народ, уже давно жаждавший единства и величия и неспособный устроить свою судьбу собственными силами, принял без протеста, если и не без некоторой печали, условия своих хозяев, доставивших ему победу. Ко всем странностям имперской конституции Франкфуртский мир с Францией (20 мая 1871 г.) прибавил еще одну. Эльзас-Лотарингия (1 550 000 жителей), уступленная по этому договору Германии, составила имперскую провинцию (Reichsland), непосредственно подчиненную имперскому правительству, т. е. в действительности управлявшуюся имперским канцлером.
Таким образом, дело, начавшееся в 1864 году нападением на герцогства, было доведено до конца. Три победоносные войны — против Дании, Австрии и Франции — в корне изменили условия европейской политической жизни. Германия, которая до сих пор фактически не существовала в качестве политической силы (ибо старая римско-германская империя имела универсальный, а не национальный характер), сделалась преобладающим государством в Европе и таковым осталась до начала XX столетия. Пруссия дала Германии тo, чего ей до сих пор недоставало, а именно: дух дисциплины и организации. Пруссия без совести и без сострадания довела до конца свое дело. Бисмарку и Гогенцоллернам удалось осуществить свои планы только потому, что они имели на своей стороне симпатии или попустительство общественного мнения. Но демократические идеи во внутренней политике, равно как и право народов располагать своей судьбой во внешних делах играли для творцов Германской империи просто роль известного политического приема. Смотря по требованиям момента, они на место современного принципа национальностей выдвигали авторитет более или менее обоснованных исторических прав и кончили тем, что перестали признавать какого-либо другого бога, кроме силы.
Этим объясняется то обстоятельство, что тридцать лет непрерывных успехов не могли вытравить оппозиционных стремлений: ни шлезвигские датчане, ни познанские поляки не отказались от своих исторических воспоминаний. Население Эльзас-Лотарингии сохранило неискоренимую привязанность к Франции. Эльзасский вопрос оставался открытым, потому что в вопросах права не существует давности, и этот вопрос мешал всякой попытке примирения между Германией и даже теми французами, которые питали живейшее восхищение перед германским гением и которые с радостью приветствовали бы возрождение Германии, если бы она сама некоторым образом не заставила забыть о своих прежних стремлениях, злоупотребив затем своими победами. Германия, начавшая угрожать европейскому равновесию, возбудила против себя естественное недоверие и навязала всему человечеству систему вооруженного мира, сильно препятствующую нормальному развитию всеобщего благосостояния. Такой дорогой ценой ей пришлось заплатить за прусскую опеку.
ГЛАВА IX. ИСПАНИЯ И ПОРТУГАЛИЯ
1848–1870
Общий характер царствования Изабеллы II. В продолжение последних двадцати лет царствования Изабеллы II история Испании на первый взгляд являет собой картину смятения и беспорядка. Теоретически Испания считалась конституционной монархией, но основная пружина такого правительства — общественное мнение — отличалось здесь столь капризным и непостоянным характером, что избирательный механизм поочередно служил игрушкой в руках всех испанских партий. Кортесы представляли всегда только ту клику, которая провела выборы; невежественная народная масса по прежнему находилась в полном подчинении у духовенства; время от времени ее охватывал мимолетный порыв, она судорожно содрогалась и затем вновь погружалась в состояние неподвижности. Просвещенное меньшинство, боровшееся за установление нового режима, не сумело удержать за собой завоеванных позиций.
Усиленные бывшими карлистами, «умеренные» все больше и больше проникались абсолютистским духом и, приняв звание неокатоликов, вернулись к традиционной монархии «божьей милостью». Прогрессисты не дерзали открыто порвать с католической церковью и уверяли, что они такие же хорошие католики, как и их противники; их желания не шли далее заключения конкордата с Римом. В продолжение долгого времени они не решались «открыто выступить против монархии и хвастали своей лояльностью, и только в самом конце рассматриваемого периода из их среды выделяется республиканская партия.
И прогрессисты и умеренные отличались крайней резкостью, непримиримостью и пренебрежением к законам; в той и в другой партии главную роль играли не принципы, а личности.
Среди всеобщей моральной анархии прочно стояли три элемента: церковь, двор и армия.
Церковь сохранила власть над душами. Вплоть до 1869 года в Испании были запрещены все культы, кроме католического, а всякая попытка иноверческой пропаганды строго подавлялась. Духовенство лишилось части своих земельных имуществ, но не потеряло своего влияния, а так как ему разрешено было приобретать новые земли, оно лихорадочно спешило возместить свои потери. Влияние духовенства давало себя чувствовать в министерских советах, в кортесах, в муниципалитетах, в школах и в литературе. Самые могущественные министры вынуждены были с ним считаться Епископы относились к светской власти вызывающе и высокомерно, а часто и с открытой враждебностью.
Двор стал рабом церкви, которая проповедовала народу покорность. Вступив в неудачный брак, королева скоро лишилась всякого уважения в глазах подданных и в конце концов навлекла на себя полное презрение. Она окружила себя священниками и монахинями; одним из ее наперсников был автор ханжеской книги Золотой ключ, монах Сирило де ла Аламеда, которого она сделала толедским архиепископом. Таким же безумным фанатиком был и ее духовник, патер Кларет. Неразлучная подруга королевы, монахиня сестра Патросинио, была уличена судом в мошенничестве, что не мешало ей пользоваться при дворе неограниченным доверием.
В каком-то темном углу дворца прозябал и интриговал принц-супруг дон-Франсиско — душа всех
