тульского самовара. А Илья Эренбург, как это уже не раз бывало, своим острым пером напомнит миру, что «Нормандия» живет, действует, готовится к новым схваткам с врагом. Вскоре снова зазвучит в эфире тревожное немецкое: «Ахтунг, франсьозен!» А пока только приказы Верховного Главнокомандующего с благодарностями за участие в освобождении городов Орла, Спас-Деменска, Ельни и Смоленска, бережно хранимые новым начальником штаба капитаном Шураховым, напоминали о недавней славе «Нормандии».
Лефевр со своей 3-й эскадрильей получил задание: продемонстрировать групповой полет, затем одиночный пилотаж и в заключение пройти всей эскадрильей в парадном строю над аэродромом.
Программа выполнялась безукоризненно. Гости поздравляли Пуйяда, тот удовлетворенно потирал руки.
Заходил на посадку последний самолет, управляемый младшим лейтенантом Монье. Зрители начали расходиться. Захаров, Эренбург, Пуйяд направлялись в столовую.
И тут до ушей командира полка донесся радиодоклад Монье:
— Отказал мотор!
Пьер возвращается, выхватывает у Альбера, руководившего полетами, микрофон:
— «Раяк-пятнадцать», сможете дотянуть до начала полосы?
— Не уверен. Далековато.
— Тогда прыгайте. Немедленно прыгайте!
— Поздно: малая высота.
В следующую секунду «як» с треском врезался в верхушки деревьев, перевернулся, гулко ударился о землю, взметнулся вверх и развалился на куски.
Все, словно по команде, бросились к месту катастрофы. Каково же было удивление, когда увидели выбравшегося из-под обломков и шагнувшего навстречу Монье!
— На этот раз тоже не конец, — сказал он и без сознания упал на руки товарищей.
Уже четвертый год подряд судьба испытывала его. В 1941-м он врезался в дом, в 1942-м — еле вывел из штопора вышедший из повиновения «харрикейн», в 1943-м — скапотировал при вынужденной посадке.
Счастливчик Монье отделался испугом да шрамом на щеке. Уже вечером он вместе со всеми участвовал во встрече с Ильей Эренбургом. Писатель, попыхивая своей неизменной, неподвижно висящей в уголке рта трубкой, рассказывал о встречах с первыми «нормандцами» в Иваново, об их героических делах, о боевых подвигах советских воинов.
Особенно понравилась всем услышанная от него история о том, как один бывший сибирский охотник — чемпион среди снайперов фронта — «подарил» ему двести из четырехсот уничтоженных им фашистов.
— Но вы же не будете больше чемпионом, — возразил писатель против такой щедрости солдата.
— Не волнуйтесь, я свое быстро наверстаю, — заверил снайпер, — а у вас тоже будет солидный личный счет.
Французы, для которых были внове почет и уважение, которыми пользовались в народе советские писатели, воочию убедились в том, что для этого есть веские основания. Писатели несли людям яркое волнующее слово правды о войне, о ее героях.
От Эренбурга многие «нормандцы» впервые узнали о Зое Космодемьянской, Александре Матросове, Дмитрии Глинке, Иване Кожедубе, Александре Покрышкине. Славные дела этих людей никого не оставили равнодушными.
Вечер закончился пением французских и советских песен. Пели все — и хозяева, и гости.
Под конец недавно вернувшийся из госпиталя Фуко обратился к генералу Захарову:
— Скоро ли нас отправят на фронт?
С разных сторон сразу же послышались голоса:
— Да, пора.
— Так совсем забудем запах пороха.
— Надоело вхолостую утюжить воздух. Командиру дивизии льстило это настроение.
— Чувствуете, как народ рвется в бой?! — подмигнул он Эренбургу. — Постарайтесь передать этот дух в своих публикациях.
— Обязательно, обязательно, — заверил тот. — Этот дух, как мне кажется, помог выйти сухим из беды Монье, он принесет полку новые победы.
Гости уехали, а «Нормандия» вернулась к обычным будням. Два Як-7 — со спаренным управлением — работали на износ: Лефевр, Альбер, де ля Пуап, Риссо с утра до вечера по очереди «вывозили» на них молодежь. Когда Лефевр докладывал, что такой-то готов к самостоятельному вылету, его лично проверял Пуйяд. Если и он давал «добро», летчик пересаживался на видавший виды Як-1. Докажет, что за него волноваться не надо, ему вручают новенький Як-9Т. Эти мощные машины, стоило их хорошенько «оседлать» да «обуздать», становились удивительно послушными, легко управляемыми. И тем, кто не форсировал события, не пытался сразу всему научиться, а шел по программе обучения от простого к сложному, никакие неприятности не грозили.
Более тридцати из сорока вновь прибывших летчиков успешно переучились, прошли все проверки и приступили к боевой подготовке: стрельбе по наземным мишеням, патрулированию, сопровождению, прикрытию и так далее.
К середине апреля подготовка летчиков была доведена до такого уровня, при котором советское командование сочло возможным поручить им противовоздушную оборону Тулы.
— Нам оказана высокая честь! — прокомментировал это событие Франсуа де Жоффр. — Мы должны обеспечить безопасность трехсот тысяч жителей города, в том числе прелестных посетительниц Дома Красной Армии.
На что Лефевр ответил:
— Для тебя, Франсуа, вполне было бы достаточно только последнего.
Все вокруг заулыбались, вспомнив, как де Жоффр попытался было ухаживать за участницей художественной самодеятельности, которая оказалась… переодетым парнем.
Полк фактически снова приступил к боевым действиям. Правда, в это время гитлеровцы, кроме ночных высотных разведчиков, которых нельзя было достать, в тульском небе почти не появлялись. Однако служба приобретала совсем иной смысл: теперь хоть чем-то можно было оправдать свое существование. Избыток энергии, нерастрачиваемый в схватках, летчики расходовали на лихой пилотаж.
Пуйяд нутром чувствовал, что это добром не кончится, многих строго предупреждал, одного-двух даже временно отстранил от полетов. Но вот крутанул две бочки перед посадкой и забыл выпустить шасси Мишель Шик, с крутого разворота зашел на полосу Эмоне, в результате чего приземлился прямо на стоянку и вместе со своим повредил три самолета, чем до глубины души возмутил всю службу Агавельяна.
А непоправимое случилось с Фуко.
Врачи сказали, что у него произошло уплотнение позвоночника, и летать больше не рекомендовали. Фуко без неба себя не представлял. Стал тренироваться. Терпения на то, чтобы медленно втягиваться в полеты, не хватало — торопился, хотел поскорее подготовить себя к боям, чтобы, не дай бог, не отстать от других. А в летном деле всякая спешка чревата большими опасностями. Перегрузки несколько раз дали знать о себе болями в пояснице и головокружениями. Но, как выяснилось потом, только в письмах к Люси и Жижи он признавался в этом.
Как ни боролся Пуйяд, а стремление залихватски завершать вылет становилось плохой модой. Ей поддался и Фуко. Однажды, возвращаясь с утреннего задания, он красиво, чересчур красиво перевернулся через крыло и в таком положении метеором пронесся над аэродромом. И так же, как метеор, сгорел: машина вдруг резко вошла в пике и снарядом врубилась во взлетно-посадочную полосу. Огромной силы взрыв, большая воронка, разбросанные вокруг искореженные обломки металла. Вероятнее всего, Анри Фуко потерял сознание от боли в позвоночнике.
Березовая роща, где покоились Жуар и Бурдье, символически приняла в свое лоно и тело Фуко. «Погиб в Туле при исполнении служебных обязанностей 21 апреля 1944 года» — осталась запись в полковом маршевом журнале.
