Катастрофа

И что-то в тумане дрожало, рябило,
И хором бояре гудели на сцене…
И было так грустно, что все это было
Не где-то в Торжке, а в Париже на Сене.

4

Скучать на берега Сены прибыли и супруги Мережковские.

До этого они скучали на берегах Вислы — в Варшаве. Вместе с Савинковым. В тесном общении с начальником государства Пилсудским.

Теперь, подобно Цетлиным, они собственным ключом открыли двери собственной квартиры, ибо снимали ее с незапамятных времен.

Возможно, это коммунальное удобство несколько утишало тоску по родине — у тех и у других.

Пройдет время, и по доброму почину Мережковских возникнет общество «Зеленая лампа» (некоторые называют его салоном, но это не суть важно). Случится сие знаменательное событие 5 февраля 1927 года в парижском зале Русского торгово-промышленного союза.

— Пламя нашей Лампы сквозь зеленый абажур, вернее, сквозь зеленый цвет надежды, — как всегда витиевато, сказал Дмитрий Сергеевич на открытии общества-салона.

«Зеленая лампа» собирала на свой огонек все наиболее приметное, что нашло приют на берегах Сены, — от Бунина и Шмелева до талантливого Поплавского и яркого Сосинского.

* * *

Ну а пока что Гиппиус опубликовала свои дневниковые записи— с 1914 по 1919 год. Этот труд увидал свет под названием «Петербургские дневники».

— Господи, сколько бед испытала Зинаида Николаевна! — удивился Бунин, прочитав этот труд. — Впрочем, что Гиппиус! Вся Россия умылась кровью.

5

В «Дневниках» мы найдем немало интересных наблюдений, метких замечаний, точных характеристик. Но главное, чем они важны — это их документальность, свидетельство умного человека, наблюдавшего Россию в ее «минуты роковые».

Этим «Дневники» весьма схожи со знаменитыми «Окаянными днями» Бунина. И сходны не только сюжетом, но даже своей тональностью.

Для сравнения приведем лишь единственный, небольшой отрывок из первой части «Дневников» — «Черной книги»:

«…Вот правда о России в немногих словах: Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, к которой вся остальная часть населения, в громадном большинстве, относится отрицательно и даже враждебно. Получается истинная картина чужеземного завоевания. Латышские, башкирские и китайские полки (самые надежные) дорисовывают эту картину. Из латышей и монголов составлена личная охрана большевиков; китайцы расстреливают арестованных — захваченных. (Чуть не написала «осужденных», но осужденных нет, ибо нет суда над захваченными. Их просто так расстреливают.) Китайские же полки или башкирские идут в тылу посланных в наступление красноармейцев, чтобы когда они побегут (а они бегут!), встретить их пулеметным огнем и заставить повернуть.

Чем не монгольское иго?»

И далее Зинаида Николаевна задает вопрос: как может существовать власть ничтожной кучки поработителей, «беспримерное насилие меньшинства над таким большинством, как почти все население огромной страны», — почему нет внутреннего переворота?

Вопрос есть, ответа нет. Гиппиус лишь туманно намекнула — «и это страшно важно! — что малейший внешний толчок… произведет оглушительный взрыв. Ибо это чернота не болота, но чернота порохового погреба».

Намек прозрачен, как летний туман. Для Гиппиус «легкий толчок» — это интервенция.

И позже, в частности, на заседаниях «Зеленой лампы», Зинаида Николаевна с пророческой убежденностью говорила:

— Да, господа! Без помощи со стороны нам большевиков не свергнуть.

Дмитрий Сергеевич смотрел на дело с другой стороны:

— Если бы там, в России, было полное счастье, но я бы знал, что там могут — только могут — мне плюнуть в лицо, я остался бы здесь, в изгнании. Знаю, я знаю, что здесь на человека, особенно русского, плюют де-факто, но не могут этого сделать де-юре, не имеют права. Вся Европа, от Древнего Рима до наших дней, должна была бы разрушиться, чтобы кто-нибудь кому-нибудь имел право плюнуть в лицо. И наоборот: СССР рушился бы, если бы это право в нем было уничтожено.

Чего уж тут хорошего, когда плюются? Жаль только, что от этих плевков Дмитрию Сергеевичу не было куда скрыться — везде плевались.

Более весело, вразумительно и даже пророчески выступил на «Зеленой лампе» Дон-Аминадо. Время от времени освежая себя коньяком, по традиции стоявшим на сцене, Аминад Петрович прочел «Про белого бычка»:

Мы будем каяться пятнадцать лет подряд,
С остервененьем. С упорным сладострастьем.
Мы разведем такой чернильный яд
И будем льстить с таким подобострастьем
Державному Хозяину Земли,
Как говорит крылатое реченье,
Что нас самих, распластанных в пыли,
Стошнит и даже вырвет в заключенье…
Мы станем: чистить, строить и тесать
За то, что в нем не собиралось вече.
Нам станет чужд и неприятен юг
За южные неправильности речи…
Потом опять увязнет коготок.
И скучен станет самовар московский.
И лихача, ватрушку и Восток
Нежданно выбранит Дмитрий Мережковский.
Потом… О Господи, Ты только вездесущ
И волен надо всем преображеньем!
Но, чую, вновь от Беловежских Пущ
Пойдет начало с прежним продолженьем.
И вкруг оси опишет новый круг
История, бездарная, как бублик.
И вновь на линии Вапнярка — Кременчуг
Возникнет до семнадцати республик.
И чье-то право обрести в борьбе
Конгресс труда попробует в Одессе.
— Тогда, О Господи, возьми меня к себе,
Чтоб мне не быть на трудовом конгрессе!

Ну, прямо про закат советской империи!

6