является платным агентом большевиков, но у меня не было документальных доказательств. Теперь они есть! Будьте так любезны, ознакомьтесь с ними и сделайте организационные выводы…
Каган, здесь же присутствовавший, вскочил со стула, с его носа свалилось пенсне, он его ловко поймал в воздухе и, брызжа слюной, закричал:
— Я вас умоляю! Прекратите-таки уже балаган! Что это такое? Что несет этот безумец? Какие документы? Дайте мне их в руки, или я больно стукну ваше лицо, гражданин Бурцев!
Документы все уже видели: это были рукописные свидетельства некоего Генделевича, у которого жена ушла к Кагану.
Бурцев изнемогал от собственного энтузиазма…
Яблонский стал рассказывать, что в России повсюду восстания:
— В Царицыне распято более ста пятидесяти коммунистов. Жестокость, варварство, но и народ понять можно — раскалили его, довели…
Бурцев с наивной настойчивостью взывал к присутствовавшим:
— Господа, мы обязаны проявить принципиальность. На Кагана поступил сигнал от Генделевича…
Семен Моисеевич перестал возражать Бурцеву. Он лишь глядел на него большими и печальными глазами, и весь его вид говорил: «Что возьмешь с безумного человека!»
Влетел запыхавшийся Толстой. Увидав на столике закуску, он налил рюмку «Померанцевой», положил на картошку изрядный кусок икры, съел и крякнул:
— Отличная закуска! Только под нее нужна
Мирский, устав от призывов Бурцева, предложил:
— Владимир Львович, водки хотите?
Толстой живо вмешался:
— Что за шум, а драки нет?
Каган слабо улыбнулся:
— Да вот, Владимир Львович обвиняет меня в том, что я большевик.
Толстой так расхохотался, что у соседей на нижнем этаже начала лаять собака:
— Ох, уморил… Каган — агент Крупской!
Бурцев надулся. Маленький, седенький, узкоплечий, он был похож на сказочного гнома.
— Когда я разоблачал Азефа, то мне тоже вначале не верили!
Толстой уговорил его выпить водки, предложил:
— Анекдот хотите? Князь Львов сегодня рассказал мне. Приходит еврей на работу наниматься, ему дают анкету заполнять. Там графа о партийности. Еврей пишет: «Сочувствующий коммунистической партии, но помочь ничем не могу».
Теперь пришла очередь хохотать всей компании, даже серьезный и печальный Бурцев синими аскетическими губами изобразил подобие улыбки.
— Повеселились и будет, — вдруг посерьезнел Толстой. — Князь Львов сказал мне нечто важное. По всей России восстания против большевиков. В их руках остались лишь Москва и Петербург.
Лица у всех сделались сразу значительными.
Только Бунин скептически усмехнулся:
— Эти басни мы много раз слыхали!
— Нет, Иван Алексеевич, — уверил Толстой. — Это начало конца.
— Значит, скоро домой поедем! — потер руки Бурцев.
Бунин подначил его:
— Да, Владимир Львович, торопитесь собрать вещи. Чтоб первым успеть на вокзал…
Мирский ехидно поддакнул:
— Конечно! Только надо не по железной дороге, следует въехать в Москву на белом коне.
— И сразу — на Лубянку, — ухмыльнулся Каган. — Реквизировать все документы ВЧК. Для пополнения картотеки Владимира Львовича.
* * *
Из дневниковых записей Бунина. Первая за 13 марта:
«Вчерашний день не принес ничего нового. Нигде нельзя было добиться толку даже насчет Красной Горки — чья она?
…Нынче проснулся, чувствуя себя особенно трезвым к Кронштадту. Что пока в самом деле случилось? Да и лозунг их: «Да здравствуют Советы!» Вот тебе и парижское торжество, — говорили, будто там кричали: «Да здравствует Учредительное собрание!»— Ныне «Новости» опять — третий номер подряд — яростно рвут «претендентов на власть», монархистов. Делят, сукины дети, «еще не убитого медведя»…
1/14 марта.
…Прочел «Новую русскую жизнь» [Гельсингфорс] — настроение несколько изменилось. Нет, оказывается, петербургские рабочие волновались довольно сильно. Но замечательно: главное, о чем кричали они, — это «хлеба» и «долой коммунистов и жидов!». Евреи в Петербурге попрятались, организовывали оборону против погрома… Были случаи пения «Боже, Царя храни».
* * *
Ранним утром 17 марта большевистские отряды ворвались и Кронштадт. Весь день шли бои. Восставшие знали, что им пощады не будет, поэтому их мужество было беспримерным. Но к вечеру все было кончено. Линкоры прекратили огонь. Экипажи помыли палубы, помылись сами, надели чистое белье и стали ждать своей участи.
В тот же день, в 21 час 50 минут Тухачевский подписал приказ об овладении крепостью, островом Котлин и батареей Риф.
Согласно приказу «красного маршала» широко применялась в уличных боях артиллерия. Бунин не узнает, что снарядом был разрушен домик, где некогда жила Катюша Милина.
11
Возникает естественный вопрос: если по всей России потоками лилась кровь, значит, была необходима целая армия жестоких истязателей и расстреливателей. Как же удавалось вербовать этих выродков?
Один из умнейших русских писателей Владимир Солоухин так говорит об этом: «Конечно, были люди, которые за чистую монету принимали все слова и лозунги Ленина… Они искренне верили, что Москва и Петроград голодают потому, что крестьяне не дают хлеба, прячут его. В то время как мы знаем, что зависимость была обратная. Голод в Москве и Петрограде нужен был Ленину как повод отобрать у крестьян весь хлеб до последнего зерна, сосредоточить его в своих руках, а затем, распределяя, «господствовать над всеми видами труда»… Были и просто коллаборационисты. Ведь в любой оккупированной стране все равно находятся люди, сотрудничающие с оккупантами…
Но было и еще одно очень важное обстоятельство, на которое указал сам Ленин…» И далее идут две красноречивые цитаты:
«Большое значение для революции имело то обстоятельство, что в русских городах было много еврейских интеллигентов. Они ликвидировали тот всеобщий саботаж, на который мы натолкнулись после Октябрьской революции… Еврейские элементы были мобилизованы против саботажа и тем спасли революцию в тяжелую минуту» (
«Все население России… видело, как с молниеносной быстротой совершалась замена правящего класса и как евреи превратились в советских вельмож, комиссаров и командиров. А за ними потянулись их многочисленные родственники и единоплеменники, заполняя все государственные учреждения»
12
— Вот и все! — горестно вздохнул Бунин, прочитав в газетах о падении Кронштадта. — Больше ждать нечего, на чужбине мы останемся надолго. Страшно подумать: как жить без России, без нашей России?
Скоро он запишет в дневник:
«Сон, дикий сон! Давно ли все это было — сила, богатство, полнота жизни — и все это было наше, наш дом, Россия!
