Вдруг Троцкий поднял руку:
— Хорошо бы назвать комиссарами…
Ленин нервно стучит карандашом по чернильнице:
— Комиссары, комиссары… Что-то много нынче развелось комиссаров.
Дзержинский перестает рисовать хвостатых чертей и задумчиво произносит:
— А если — «верховные комиссары»?
Все молча обдумывают предложение.
Голос подает Сталин:
— Может, лучше — «народные комиссары»?
Троцкий тут же отзывается:
Правильно, я тоже хотел предложить это — «наркомы». Только так!
Ленин задумчиво теребит бородку:
— Как вы сказали, Лев Давидович? «Наркомы»? Не очень изящно. Да ладно, привыкнут! Пусть «народные», вы правы, Лев Давидович, это звучит демократично. Все — за? Прекрасно! Секретарь, запишите! А как назовем правительство в целом?
Сталин вновь предлагает:
— Совет комиссаров…
Троцкий тут же подает насмешливый голос:
— А сокращенно как — «совком»? Совками дети в песочнице играют.
Все хохочут, больше всех Ленин и Троцкий. Сталин нахмурился, на скулах только желваки играют.
— Я знаю, — решительно говорит Троцкий, резко обрывая смех. — Назовем так: Совет Народных Комиссаров — Совнарком.
Все молча смотрят на Ленина. Тому хочется спать и есть. Он вскидывает голову к плечу и согласно произносит:
— Пусть так — Совнарком!
Ленин обводит глазами, красными от недосыпу, присутствующих и опять вскидывает голову к плечу:
— Лев Давидович, браво! Вот мы вас и сделаем первым наркомом— внутренних дел. Это сейчас важнейшее!
Дзержинский согласно кивает головой:
— Правильно! Борьба с контрреволюцией сейчас самое важное.
— Характер у тебя, Лев Давидович, крутой, справишься! — лукаво усмехается Зиновьев.
Троцкий отрицательно качает головой, а его свояк Лев Каменев уговаривает:
— Уверяю, что лучшего министра внутренних дел нам не найти!
Каменев женат на Ольге Давидовне, сестре Троцкого. У них есть милейший мальчуган, которого они зовут нежно — Лютик. Пройдет немного времени, и эта славная семейка въедет на жительство в приведенный в порядок после бомбардировки Кремль. Здесь же, по соседству, поселятся Луначарский и популярнейший поэт и обладатель громадного собрания редчайших книг Демьян Бедный. Будут жить во дворцовом коридоре, прозванном Белым. Охранять их станет несколько постов часовых. Охранять от народа, в любви к которому они всю жизнь клялись, но которого они не знали и боялись.
Каменев продолжает:
— Лев Давидович, соглашайся! Не справишься — поможем!
— Главное, без слюнтяйства, — советует Дзержинский. — Буржуазное происхождение — уже преступление. Среди них много умников развелось. Надо защищать пролетарскую революцию.
Ленин вдруг заговорщицки хихикает:
— А у нас революция пролетарская?
Все разом смеются. Больше всех заливается сам Ильич. Смеется и Крупская, которой только сегодняшним утром муж сделал нахлобучку за то, что на заседаниях красных вождей она по бабьей глупости лезет все время вперед. Переживая теперь ужасные мучения, она молчала все совещание — как рыба. Но теперь не выдерживает, задорно и неожиданно для всех кричит:
— Мы раздуем огонь на весь мир! Как дважды два… Да здравствует мировая революция!
Новый взрыв хохота. Все любят Надежду Константиновну, хоть она немного глуповата. Но Крупская — настоящая большевичка. И отличный — гораздо сильнее Ильича! — организатор.
— Против мировой революции не спорю, но этот пост не займу! — решительно заявляет Троцкий. Дело в том, что он отлично понимает хлопотность его. В стране разруха и бандитизм, которые— легко догадаться! — станут в ближайшем будущем лишь увеличиваться. Так зачем ему нужна эта головная боль?
— Почему вы не цените наше доверие? — вдруг строго спрашивает Ленин.
— Я ценю, но я — еврей.
— Ну и что! Тут почти все евреи сидят. Так их и наркомами не назначать?
— Умоляю вас, Владимир Ильич! Внутренние дела — такой участок, что с еврейской национальностью никак нельзя. Давайте Сталина назначим.
Троцкий недолюбливал Сталина, вот теперь он хотел поставить его в невыгодное положение, на собачью должность.
— Нет, Сталина нельзя! — вмешался Зиновьев. — Он большевик честный, но у него характер слишком мягкий.
Ленин согласился:
— Наш грузин — чудесный человек, но слишком либеральный. К тому же, я хочу поставить его к важному делу — руководить национальными делами.
Все согласно закивали: должность незавидная, на нее никто не претендовал.
В разговор вмешался Рыков:
— Назначим Льва Давидовича наркомом путей сообщения — это тоже ответственный участок.
Ленин уперся на своем:
— Нет и нет! Лев Давидович должен служить нашему делу с максимальной пользой. Лучшего организатора по борьбе с саботажем и контрреволюцией — принципиального и жесткого, нам не найти. По сравнению с этой задачей ваше еврейство, Лев Давидович, сущий пустяк!
— Дело-то, быть может, великое, да дураков в России пока хватает! — спорит Троцкий.
— Да разве мы должны по дуракам равняться? — кипятится Ленин.
— Равняться не равняться, а маленькую скидку на глупость россиян делать необходимо. К чему нам осложнения?
Вдруг поднялся Сталин:
— Мнение народа учитывать надо, в этом товарищ Троцкий абсолютно прав.
Голос его звучал спокойно и убедительно.
— Зачем с самого начала осложнения? И так говорят
Все неловко замолчали. Лишь Ленин сердито зыркнул глазами.
— Мы собрались здесь, товарищ Сталин, вовсе не для обсуждения буржуазной болтовни и контрреволюционных сплетен, за которые надо ставить к стенке без суда и следствия.
— Это не просто болтовня, — твердо произнес Сталин. — Пока в мире существует капитализм, существуют порожденные им нации. Стало быть, существует национальная рознь. Не учитывать это — значит впадать в эйфорию.
Сталин не спеша огляделся и медленно продолжал:
— Когда мы добьемся полного равноправия всех наций? Лишь тогда, когда ликвидируем национализм и национальную вражду. К сожалению, процесс этот сложный и очень долгий. Наше поколение, как справедливо заявляет товарищ Ленин, будет жить при коммунизме. Но увидит ли наше поколение исчезновение национальной розни? Очень сомневаюсь. Так что, товарищ Троцкий абсолютно прав: с национальным вопросом пока считаться надо.
Он медленно, с чувством собственного достоинства опустился на свое кресло.
