Незабываемую картину эту усердно воспел Эдуард Багрицкий:
Прибавить к этому уже было нечего.
За жеребцом, в открытой свадебной карете, мягко покачиваясь на поблекших от времени атласных подушках, следовал атаман Григорьев.
За атаманом шли победоносные войска.
Оркестр играл сначала «Интернационал», но по мере возраставшего народного энтузиазма быстро перешел на «Польку-птичку» и, не уставая, дул во весь дух в свои тромбоны и валторны.
За армией бегом бежала Молдаванка, смазчики, грузчики, корреспонденты развенчанного Финкеля, всякая коричневая рвань. У памятника Екатерине церемониальный марш кончился. Мишка-Япончик круто повернул коня и гаркнул, как гаркают все освободители.
Дисциплина была железная. Ни выстрела, ни вздоха». Большевики развили бурную деятельность. Для начала кого следует арестовав и расстреляв, тут же приступили к горячо любимым экономическим воздействиям.
На всякого рода недвижимость — от циркового балагана на Привозе, где в те дни рвал цепи «король гирь» — Петр Крылов, до общественного туалета в пивной «Гамбринус», — были расклеены строгие объявления (сохраняем изящество стиля и особенности правописания):
Одесситы, как известно, во все времена горячо любили свой город. Но спасать его от белых никто не захотел. Кроме известного Яшки-дурачка, за пятачок показывавшего всем желающим свой бурак.
Яшка принес в Азиатский банк честно заработанный рубль и хотел тут же заработать еще пятак, но кассирша обозвала его хулиганом, а охрана надавала пинков и вышвырнула на мостовую, где как раз проезжал грузовик.
В грузовике, под охраной бдительных сотрудников ЧК и их добровольных помощников из числа сознательных пролетариев, находились представители буржуазии. Всех их свозили на биржу по загодя приготовленным спискам. Когда списки исчерпали себя, а места в бирже еще оставались, то стали заполнять вакуум самостийно.
Выявляли эту «буржуазию» самым безошибочным способом.
Грузовик подъезжал к какому-нибудь дому. Несколько бойцов революции хватали под микитки первых попавшихся обывателей. Грозно размахивая браунингами и гранатами, вопрошали:
— Ты буржуазия?
— Нет! — лепетал подозреваемый.
— Тогда быстро говори: кто в вашем доме буржуазия?
Арестованный вначале мялся, потом вспоминал кого-нибудь из своих обидчиков и воровато говорил:
— В третьем нумере проживает буржуй Козалупенко. Он, сволочь, у меня табак с окна стащил и еще грозился…
— Советскую власть ругал?
— Еще как! Говорит: «Я никогда с женой не советуюсь…»
Шли в третий нумер на втором этаже и вытаскивали из-за стола Козалупенко, евшего с женой суп из мороженой картошки и без мяса.
В грузовике прибавлялось пассажиров. Немного подумав, брали и того, кто на него показал:
— Для количества!
Ради этого количества, но в явный вред качеству, в грузовик швырнули бедного Яшку.
Секретарь исполкома Лев Фельдман, представительная фигура с необъятным животом, на котором болтался в кобуре револьвер, подкатил на автомобиле к бирже и вышел к буржуазии. Сытно икнув, заверил:
— Если вы, господа кровопийцы, ждете страшных действий, то не ошибаетесь. Подумайте об себе и об ваших детях, внесите гелд своевременно, можно золотом и другими бриллиантами. Для ваших буржуйских запасов 500 миллионов — пустяк, тьфу! — Фельдман смачно сплюнул на пол.
Походив по сцене вперед-назад, товарищ Фельдман остановился, что-то вспомнив.
— Так вот-с, гидры, не рассчитывайте снять деньги со своих счетов в банке. Что было там — сегодня все нами реквизировано. Ищите в своих сундуках.
Иначе мы вас с товарищем Северным — ик! — загоним под ноготь, мать вашу разэтак!
Товарищ Северный, блондин с лихорадочно горящими глазами, являл собой ярко выраженный тип шизофреника и полную преданность делу революции. Без сна, без отдыха, подрывая остаток здоровья, он носился по Одессе в автомобиле, производил обыски, выемки и аресты, допрашивал и, показывая пример несгибаемой воли, ходил лично расстреливать.
«Под ноготь» загоняли штабелями, засыпали землей и старательно утрамбовывали.
Новый, счастливый мир хотели создать многие. Даже поэт Волошин вызвался участвовать в комиссии по организации празднования 1 Мая. Но гордый пролетариат отверг его душевный порыв. Более того, в газетах было напечатано, что «всякие примазываются». Волошин был назван персонально.
Отвергнутый поэт прибежал спозаранку к Бунину и спрашивал полезный совет:
— Может, написать в «Известия» достойный ответ?
Бунин усмехнулся:
— Попробуйте…
И вот без помощи добровольца Волошина в четверг 1 Мая революционный город был украшен флагами, призывами и лубочными плакатами. На углу Дерибасовской и Екатерининской внимание Бунина привлекли две красочные картины. На одной под цифрой «1918» были изображены буржуй и немец, стоящие на рабочем. На соседнем плакате красовался год «1919». Под этими цифрами были намалеваны солдат и рабочий, попиравшие корчившегося в муках буржуя.
— Рисуют эти плакаты не сами пролетарии, — с горечью произнес Бунин, — а молодые художники из интеллигентных семей. Понимают ли, что творят?
— Молодо-зелено, — уронила Вера Николаевна. — А вот когда такие, как Волошин — с сединою в голове, начинают заигрывать с новой властью, воспевать «красную революцию», это беда настоящая…
— Удивляться нечего! Среди журналистов, литераторов и прочих шарлатанов от культуры столько продажных, что диву даешься! Не за дворцы совесть продают, за чечевичную похлебку! Еще будут взахлеб воспевать «славных сынов народа» Троцкого, Свердлова, Ленина, кого хочешь… Убийства восславят как подвиг.
* * *
Под нудным мелким дождем продолжала идти скучная демонстрация. Люди рабочего вида с красными и черными флагами, размалеванные «колесницы» в бумажных цветах и лентах, на которых актеры и актрисы пели песни, поэты выкрикивали «революционные» вирши.
Вернувшись домой, Бунин записал в дневник:
«Левые» все «эксцессы» валят на старый режим, черносотенцы— на евреев. А народ не виноват! Да и сам народ будет впоследствии валить все на другого — на соседа и на еврея: «Что ж я? Что Илья, то и я.
