По мере чтения лицо Дон-Аминадо вытягивалось, а веселье в голосе уступало минорным тонам:
— Это что, очередной грабеж?
Бунин усмехнулся:
— Во всем мире правительства обеспокоены тем, чтобы их граждане жили в богатстве и спокойствии, а у нас — наоборот. Ну а что дальше в этом приказе?
— Да он длинный.
— Читайте!
— Тут речь о том, что остатки имущества будут отнимать согласно расписанию — сегодня у одних, завтра у других.
— Рук не хватает!
Изымалыцики названы деликатно «контролерами». В указанное время закрывают все лавки, магазины и прочая. Кто этого не сделает — расстреливается. Кто переносит или перевозит товары во время «контроля» — тоже расстреливаются на месте.
Далее приводится «Инструкция по проведению дня Мирного восстания». Очень интересная! Слушайте, Иван Алексеевич.
Бунин недоверчиво покачал головой:
— Неужто такая дикость написана? Покажите!
Убедившись, что собеседник сказал правду, с изумлением произнес:
— Прежде это делали воришки — на большой дороге под покровом ночи грабили запоздавших прохожих. Теперь банда уголовников захватила громадное государство, грабит и насилует его многомиллионное население. И это на глазах всего «цивилизованного мира»…
— Которому на нас наплевать! — с наигранной веселостью откликнулся Дон-Аминадо. — Если у большевиков и осталось что-нибудь из человеческих чувств, то они очень ловко сие скрывают. Но давайте наслаждаться перлом революционной гуманности дальше:
б)
Дон-Аминадо прервал чтение, посмотрел на Бунина:
— Иван Алексеевич, вы еще не устали?
— Отнюдь нет! С интересом слушаю этот шедевр. В каком воспаленном мозгу родился сей чудовищный документ!
Лакей поставил на стол покрытый тонкой влагой графинчик с водкой, кетовую икру, соленые грибочки, тонко нарезанные ломтики швейцарского сыра и с дразнящим аппетит запахом анчоусы.
— Да, без такого приклада этот список не выдержишь! Словно людоеды сочиняли. Нет, я не устал. Мне даже забавно, насколько все это дико. Ваше здоровье, «товарищ контролируемый»!
Выпили по рюмке водки.
В это время возле эстрады началась потасовка. Несколько здоровых парней вразмашку хлестали друг друга. Опрокинули стол. Визжали барышни. Звенела разбиваемая посуда. Дерущиеся сопели все тяжелее, видать, устали. Кто-то вытирал с лица кровь, кого-то на руках тащили без чувств из зала. Скрипач, словно не слыша ничего, кроме своего несчастного инструмента, продолжал извлекать ядовитые звуки. Необъятных размеров девица лет под сорок с одесским акцентом пела «Бублики».
Было весело.
Дон-Аминадо прокомментировал драку:
В результате обмена мнений выяснилась не истина, а количество пострадавших.
Пострадавшие, кстати, уже сели за стол — драка закончилась миром. Все драчуны продолжали гулять, швырнув кучу ассигнаций «за повреждение мебели».
Дон-Аминадо, разогретый напитком из графина и общим весельем, произнес еще один свежий афоризм:
— Вы, Иван Алексеевич, видите нашу материальную беспомощность? На фоне процветающего народа она выглядит оскорблением всей российской интеллигенции. Да-с, лучше заработать честным трудом много, чем нечестным — мало.
Дон-Аминадо продолжал:
— Ну, — закончил Дон-Аминадо, — все виновные в «нарушении», понятно, — кхх! — к стенке.
Бунин стоял потрясенный, оторопелым взором смотрел на край морского горизонта, словно хотел сбежать туда от всего этого ада. Потом он сказал:
— Что ж! Теперь надо ожидать «контролеров».
И подумав:
— А это дайте сюда, это надо сохранить для потомков. Иначе не поверят, что мы видели и что пережили, — он забрал у спутника документ, смешнее и страшнее которого свет не видел.
— Иван Алексеевич, еще рано падать духом. Это только кажется, что дела идут — хуже некуда. Скоро они будут гораздо хуже, — печально пошутил Дон-Аминадо.
…Домой они возвращались в полной темноте. Направление держали по скудному свету занавешенных окошек.
Долгое молчание прервал Бунин:
— Все отбирают: и мануфактуру, и пишущие машинки, и человеческие жизни. — Голос его сделался стальным: — Только пусть знают эти сукины дети: наши души они никогда не отберут. Никогда и ни за что!
В этот момент из-за туч выскочила яркая полная луна и фосфорически ярко и волшебно осветила лицо поэта. Оно было величественно.
7
Грозная весть со скоростью молнии облетела Княжескую улицу утром 12 июля:
— Идут с обысками! Все отымают…