картофелинами, которые принес Буковецкий.
Нилус, выпив, окончательно отошел от страха и с восторгом посмотрел на Бунина:
— Однако, какой вы, Иван Алексеевич, отчаянный!
Анюта, которой тоже налили, произнесла:
— Как вы, барин, гаркнули на этого нахального! Я аж перепугалась.
Бунин улыбнулся. Сегодня он был счастлив вполне.
Конечно, никто из домочадцев не мог догадаться о причине хорошего настроения писателя. Кроме Веры Николаевны, которая радовалась не меньше мужа. И дело было не только в том, что не обнаружили кое-что из семейных драгоценностей (они были хорошо спрятаны где-то на печке).
Бунины очень боялись за несколько сундуков, оставленных оккупационными офицерами в ванной комнате. Что в сундуках? Они этого не знали и по сей причине особенно боялись. Они уверили себя, что там оружие и мундиры, а может быть, патроны! Как бы тогда оправдались перед красноармейцами? А выкинуть чужое добро или просто посмотреть? Нет, только не это! Порядочные люди так, разумеется, не поступают.
Вот и смаковал Иван Алексеевич дорогой напиток, и отдыхала его истерзанная душа.
НЕ ДОРОГО ПИТО
1
Ранним утром 14 июля Бунин отправился к морю. Хотелось побыть одному, отвлечься от тяжелых мыслей и гнетущей неопределенности жизни. Он глядел безотрывно на светло-голубую даль, легкие и ужасно высокие облака, на душу сходило какое-то новое и счастливое чувство. Всякому горю есть предел, и наступает час, когда тяжесть сменится успокоением и надеждой.
Вернувшись домой, он стал перебирать стихи, сохранившиеся от недавней черной минуты, когда он уничтожил многое из написанного в последние год-два. Лист бумаги завалился за ящик стола и по этой причине уцелел. По странной случайности стихи были очень близки его сегодняшнему настроению:
* * *
18 июля случилось нечто невероятное. На внешний рейд вошли три громадных, величественных транспорта под французскими флагами.
Одесситы, забыв про конспирацию чувств, не скрывая антисоветской радости, ринулись в порт и в Александровский парк, откуда виден внешний рейд.
— Десант! — млели от восторга одесситы.
И тут же, привыкшие ждать только плохое, с сомнением добавляли:
— Очень вряд ли! Не может быть, это очень большое счастье.
Хотелось верить, но сухопутные большевики почему-то сохраняли непоколебимое революционное спокойствие.
— Нет, это все-таки десант! — говорили неистребленные оптимисты.
— Или всего лишь привезли хлеб, — размышляли нерасстрелянные пессимисты.
— Так это уже две больших разницы! — разводили руками самые рассудительные.
— Хотя не помешает ни то, ни другое.
На следующий день спозаранку и натощак Бунин побежал за газетой.
Первый же встречный, тощий еврей с печальными огромными глазами, с опаской оглянувшись, прошамкал:
— Вы думаете, что это десант! Как бы не так! Это привезли военнопленных, которые пожелали вернуться…
Помолчав, с сожалением поглядев на транспорты, вздохнул:
— Больших идиотов свет не видел. Из цветущей Франции пожелать вернуться под революционный трибунал. Такой странный вкус! — Он пожевал губами и закончил сентенцию: — Мы все ждем сахар, а получается все иначе.
Бунин купил газету «Голос красногвардейца». Засунув ее в карман пиджака, он отправился домой. Расположившись в буфетной, развернул газету. На первой странице было напечатано:
— Вот и «десант»! — вздохнул Бунин.
И тут же сообщения об облавах, арестах, обысках и, конечно, списки расстрелянных.
— Послушай, Вера, кого расстреливают: действительный статский советник Владимир Ратьков- Рожнов, пекарь Иван Амбатьелло, домовладелец Лазарь Каминер, Анна Ершова — активный член Союза русского народа, студент Павел Стрельцов— за ношение оружия…
— Как будто без оружия можно вечером на улицу нос высунуть! — возмутилась Вера Николаевна.
Вошедший Нилус сказал:
— Говорят, больше всех в ЧК свирепствует какая-то «товарищ Лиза».
— Мы тоже слыхали про подвиги этой девицы! Выродок, не иначе! Кстати, я был немного знаком с Владимиром Александровичем Ратьковым-Рожновым. Он состоял членом «Императорского человеколюбивого общества». С большевистской точки зрения, человеколюбие — преступление.
Нилус добавил:
— Чаша терпения вроде бы переполнилась. На заводе Ронита митинги. Рабочие протестуют против расстрелов, казней.
— Что толку! — Бунин махнул рукой. — В газетах уже опубликован приказ Губисполкома о запрещении митингов и собраний. Можно собираться только на концерты и митинги, на которые сгоняет Агитпроп.
Бунин пробежал глазами газету:
— Вот, вот! «Прекращение работ является актом преступления…» Перестреляют теперь еще множество людей, остальных силой загонят в цеха.
Эх, страшна наша жизнь!
2
Светлым июльским вечером, когда от истомленной жаром земли волною подымалось дрожащее марево, Бунин увидал у крыльца делегацию — человек пять-шесть мужичков и одну женщину— маленькую, темноликую, словно высохшую под южным солнцем.
Бунин узнал ее. Это была его соседка по Большому Фонтану. Минувшей зимой ее мужа нашли убитым
