Возвращение Борна

Внутри оказались три покрывала. Одно из них Зина протянула Арсенову, и тот накинул его себе на плечи, второе она надела сама, третье Арсенов протянул Шейху со словами:

– Это – хырка, почетное одеяние дервишей. Оно символизирует Божественную Нравственность и Атрибуты.

– Оно сшито иглой Преданности из нити самоотреченного вспоминания Бога, – добавила Зина.

Шейх склонил голову и торжественно произнес:

– Ля илляха илль Аллах! Нет другого Бога, кроме самого Бога!

– Ля илляха илль Аллах! – хором повторили Арсенов и Зина. Затем лидер чеченских повстанцев накинул покрывало на плечи Шейха.

– Для большинства мужчин достаточно жить по законам Корана и шариата, подчиняться воле Всевышнего, умереть с достоинством и затем оказаться в раю, – сказал он. – Но есть среди нас и такие, которые сами стремятся к святости, чья любовь к Господу настолько велика, что заставляет нас проникать в самую сокровенную сущность вещей. Мы – это суфии.

Ощущая на своих плечах тяжесть покрывала дервишей, Спалко проговорил:

– О нем говорят, что он – раб, поскольку на него возложены религиозные обязанности, и он, подобно миру, сначала не существовал, а потом обрел бытие. Но о нем же говорят, что он – Господь, поскольку он является наместником Аллаха на земле, обладает божественным образом и создан наилучшим сложением. Он – будто перешеек между миром и истинным, который соединяет тварь и Творца.

Арсенов, тронутый этой прочувствованной цитатой из Ибн аль-Араби, взял Зину за руку, и они оба опустились на колени перед Шейхом. Чеченцы произнесли торжественную клятву верности, которая состояла из долгой череды вопросов и ответов. Ей насчитывалось уже более трех веков. Шейх вынул нож и протянул его чеченцам. Каждый из них сделал небольшой надрез на своем запястье и сцедил немного крови в высокий бокал, который затем перешел в руки Шейха. Таким образом, он стал их имамом – духовным наставником и мастером, а они – его мюридами – учениками и последователями, обязанными выполнять все его указания.

Затем все трое уселись в круг, по-восточному скрестив ноги, хотя Арсенову такая поза из-за его раны причиняла ощутимую боль, и провели зикр – экстатический обряд самоотреченного поминания Бога. Каждый из них положил правую руку на левое бедро, а ладонь левой руки – на запястье правой. Арсенов принялся раскачиваться, описывая шеей и головой полукруг, а Зина и Спалко повторяли вслед за Арсеновым его напевный речитатив:

– Убереги меня, Господи, от черных взглядов недругов и завистников, устремленных на твои, о Всевышний, обильные дары! – Все вместе они стали делать те же движения, но уже в другую сторону. – Убереги меня, Господи, не дай попасть в руки неверных, чтобы они не смогли воспользоваться мною в своих кознях! – Все трое продолжали раскачиваться: туда-сюда, туда-сюда. – Убереги меня, Господи, от любого вреда, который могут нанести мне происки ненавидящих меня врагов или неосмотрительность любящих меня друзей!

Напевные заклинания и ритмичные движения сделали свое дело: вскоре, достигнув состояния экстаза, вся троица узрела Присутствие Бога…

* * *

Гораздо позже Спалко провел их по закрытому для всех остальных коридору к своему небольшому персональному лифту с кабиной из нержавеющей стали, и она опустила их вниз – ниже фундамента, глубоко в недра горы, на которой угнездилось здание.

Они вошли в просторное помещение с высоким сводчатым потолком, который подпирали массивные стальные опоры. Приглушенно гудела система кондиционирования воздуха. Вдоль одной из стен выстроилась длинная вереница ящиков, к которым и направился Спалко. Вручив Арсенову фомку, он встал рядом и, скрестив руки на груди, с нескрываемым удовольствием стал следить за тем, как террорист вскрывает один из ящиков. Когда крышка отлетела в сторону, их взглядам предстали ряды тускло мерцавших черными дулами автоматов «АК-47». Зина взяла один из них и стала внимательно, взглядом знатока, осматривать оружие. Затем она одобрительно кивнула Арсенову, который тем временем вскрыл еще один ящик. Там находилась дюжина портативных зенитно-ракетных комплексов.

– Самое продвинутое оружие в российском арсенале, – заметил Спалко.

– А цена? Сколько это стоит? – поразилась Зина.

Спалко развел руками:

– Сколько стоит оружие, которое поможет вам завоевать свободу?

– Разве можно измерить свободу в деньгах! – сердито нахмурился Арсенов.

– Вот именно, Хасан! Конечно же, нельзя, поскольку свобода – бесценна. Она измеряется не деньгами, а кровью и неукротимой отвагой людей, которые ее проливают. Таких людей, как вы. – Спалко перевел взгляд на Зину. – Все это ваше. Берите и используйте так, как сочтете нужным, чтобы навести порядок в вашей стране и преподать достойный урок тем, кто вас унижает.

Зина подняла взгляд на Спалко. Их глаза встретились и загорелись каким-то новым огнем, хотя выражение лиц осталось неизменным. Словно отвечая на изучающий взгляд Спалко, женщина проговорила:

– Даже все это вооружение не поможет нам прорваться на саммит в Рейкьявике.

Спалко кивнул. Уголки его рта растянулись в некоем подобии улыбки.

– Это верно. Международная система безопасности всеобъемлюща и весьма эффективна. Вооруженное нападение обречено на неудачу и приведет лишь к вашей гибели. Но у меня имеется план, благодаря которому мы сумеем не только проникнуть в отель «Оскьюлид», но и получим возможность за один раз прикончить всех, кто будет там находиться, и при этом даже не привлечем к себе внимания. Через несколько часов после того, как это произойдет, вы получите все, о чем ваш народ мечтал веками.

– Халид Мурат боялся будущего, которое нас ожидает, того, что мы, чеченцы, могли бы достигнуть! – От праведного гнева щеки Арсенова залила краска. – Мир слишком долго игнорировал нас. Россия вгоняет нас в землю, а тем временем их собратья по оружию, американцы, смотрят на все это и не предпринимают ничего, чтобы помочь нам. На Ближний Восток они швыряют миллиарды, а Чечне не достается ни цента.

У Спалко был довольный вид преподавателя, любимый ученик которого демонстрирует высочайший уровень познаний перед лицом экзаменационной комиссии. Его глаза горели торжеством.

– Скоро все будет иначе. Еще пять дней – и у ваших ног окажется весь мир: власть, уважение людей, которые бросили вас на произвол судьбы и еще вчера плевали на ваши головы, и Россия, и исламский мир, и Запад, и, в особенности, Соединенные Штаты!

– Речь идет о том, что мы изменим весь мировой порядок, Зина! – с горячностью воскликнул Арсенов.

– Но как? – спросила женщина. – Разве это возможно?

– Ровно через три дня встречайте меня в Найроби, – сказал Спалко, – и тогда вы все увидите собственными глазами.

* * *

Вода – черная, глубокая, живая – смыкается над головой, и все его существо пронизывает непередаваемый ужас. Он борется за жизнь ожесточенно, отчаянно, пытаясь вырваться на поверхность, но что-то свинцовым грузом тянет его на дно. Тогда он опускает голову вниз и видит тянущуюся из глубины толстую, увитую водорослями веревку, верхний конец которой привязан к его левой лодыжке. Другой ее конец теряется далеко внизу, в черной толще воды. Но, что бы там ни находилось, оно очень тяжелое и непреодолимо увлекает его ко дну, поскольку веревка туго натянута. Стараясь освободиться, он из последних сил тянет руку вниз, опухшие пальцы скребут веревку, пытаясь развязать узел. И вот Будда, медленно вращаясь в воде, начинает свободное падение и вскоре скрывается в непроглядной черноте…

Хан, как всегда, проснулся мгновенно, ощущая невыносимую боль утраты. Он лежал на скомканных, пропитанных потом простынях. В течение некоторого времени обрывки регулярно посещавшего его ночного кошмара продолжали пульсировать в его мозгу. Он непроизвольно протянул руку и прикоснулся к своей левой лодыжке, словно желая убедиться в том, что веревки там нет. Затем – уже бодро, даже с удовольствием – пробежался пальцами по тугим мускулам на своем животе и груди, пока не нащупал маленькую, вырезанную из камня фигурку Будды, висевшую на золотой цепочке у него на шее. Он не снимал ее никогда, даже ложась спать. Разумеется, Будда оказался на месте. Это был его талисман, хотя сам он