деятельности, поэтому и дом, и все поместье изобиловали потайными ходами, подземными, скрытыми от посторонних глаз тоннелями, входами и выходами. Борну всегда казалось, что Конклину страшно нравится жить в доме, напичканном секретами, в эдаком «замке с привидениями».
Затормозив перед крыльцом, Борн увидел на парковочной площадке не только принадлежащий Конклину «BMW» седьмой серии, но и «Ягуар» Мо Панова, стоявший рядом с машиной хозяина дома. Борн шагал по голубовато-серому гравию и чувствовал, как на сердце становится легче. Там, в доме, – два его лучших друга, каждый из которых в той или иной степени является хранителем ключей от его прошлого. Вместе им непременно удастся разрешить загадку, как не раз случалось раньше.
Он взошел на крыльцо и позвонил. Ответа не последовало. Прижав ухо к полированной поверхности двери из тикового дерева, Борн услышал внутри голоса, после чего подергал ручку. Дверь оказалась незапертой.
В его мозгу зазвенел сигнал тревоги. Некоторое время он стоял у полуоткрытой двери, пытаясь уловить малейшие звуки, доносившиеся изнутри. Мало ли что может произойти в деревенской местности, пусть даже о преступлениях здесь уже давно и слыхом не слыхивали! Старые привычки никогда не умирают. Сверхосторожный Конклин запер бы дверь в любом случае – будь он дома или в отъезде.
Вынув из кармана нож, Борн открыл его и осторожно вошел внутрь, отдавая себе отчет в том, что убийца – наверняка один из команды, посланной, чтобы разделаться с ним, – может прятаться где-то здесь.
Вестибюль был освещен светом настенных ламп. Широкие ступени деревянной лестницы вели наверх, к открытой галерее, тянувшейся по всей длине просторного холла. Справа располагалась гостиная, слева – библиотека с баром и длинными кожаными диванами. Подальше находилась небольшая комната, которую Алекс превратил в свой кабинет.
Двигаясь на звук голоса, Борн вошел в библиотеку. На экране большого телевизора, на фоне отеля «Оскьюлид», стоял красавец – до невозможного телегеничный комментатор телеканала Си-эн-эн. Карта в углу экрана поясняла, что репортаж ведется из Рейкьявика. «Сейчас здесь все только и говорят о том, что грядущий саммит, посвященный проблемам международного терроризма, окажется очень и очень непростым, – вещал он. – На повестке дня стоит так много вопросов, вызывающих…»
Борн перестал слушать эту болтовню. В комнате не было ни одной живой души, но на журнальном столике стояли два старинных бокала. Борн взял один из них и понюхал. Сложный аромат любимого скотча Конклина на секунду сбил его с толку, заставил вернуться мыслями в прошлое, возродил в памяти воспоминания о Париже. Тогда стояла осень. Пламенеющие листья конских каштанов устилали Елисейские Поля, а он смотрел в окно кабинета…
Борн боролся с собой, отгоняя это видение – столь яркое, что ему казалось, будто он снова оказался в Париже. Однако пришлось мрачно напомнить себе, что он находится в Манассасе, в доме Алекса Конклина, и здесь явно что-то не так. Борн постарался собраться, понимая, что должен сохранять бдительность, ясность мысли, но память, спущенная с цепи запахом виски, брала верх. Ему так хотелось вернуть недостающие куски воспоминаний, что он сдался и вновь оказался в прошлом, у окна парижского кабинета. Чьего? По крайней мере, не Конклина, поскольку у Алекса в Париже никогда не было собственной конторы. Но этот запах… Рядом с ним находился кто-то еще. Обернувшись на мгновение, Борн, словно в свете вспышки, увидел очертания полузабытого лица…
Он одернул себя. Это сводило с ума – помнить свою жизнь лишь прерывистыми вспышками. Судорожно и тщетно вспоминать людей, события, которые происходили в прошлом. И все-таки он не должен допустить, чтобы это уводило его от главного. Что там говорил Мо? Воспоминания могут вернуться к жизни, будучи спровоцированы любым запахом, предметом, звуком, даже прикосновением. И если такое случится, это воспоминание можно восстановить, удержать в памяти, снова и снова возвращаясь к нему, напоминая себе о том,
Борн взглянул вниз, увидел на столике маленький блокнот и взял его в руки. Тот оказался пустым. Верхний лист был вырван, но на следующем отпечатались какие-то знаки. Кто-то, вероятно, Конклин, написал: «NX-20». Борн сунул блокнот в карман.
«Итак, отсчет начался, – вещал с телеэкрана сладкоголосый комментатор. – Через пять дней мир узнает, настанет ли новый день в жизни человечества, наступит ли новый мировой порядок, смогут ли законопослушные народы Земли жить в мире и гармонии».
Репортаж закончился, и его сменил рекламный ролик.
Нажав на кнопку дистанционного пульта управления, Борн выключил телевизор, и в комнате повисла тишина. А что, собственно, произошло? Вполне возможно, что Конклин и Мо просто вышли прогуляться вокруг усадьбы! Это был любимый способ Панова спустить пар в ходе конфликта, и он часто применял его, общаясь со Стариком. Но – незапертая дверь? Нет, тут явно было что-то не так!
Тем же путем, которым он пришел сюда, Борн вернулся в холл и, перепрыгивая сразу через две ступеньки, взбежал на второй этаж. Обе гостевые спальни, располагавшиеся там, были пусты. Ни в них, ни в ванных комнатах он не смог обнаружить ни единого признака того, что этими помещениями недавно кто- либо пользовался. Спустившись снова в холл, Борн заглянул в личную спальню Конклина – комнату со спартанским убранством. Типичное логово старого солдата: узкая, не шире раскладушки, и твердая, как дерево, кровать была не убрана, и это говорило о том, что Алекс спал здесь прошлой ночью.
Почти ничего тут не говорило о жизни хозяина комнаты. Впрочем, чего еще ожидать от признанного мастера секретов! Борн взял с тумбочки обрамленную в серебряную рамку фотографию женщины с длинными волнистыми волосами, ясными глазами и легкой, чуть насмешливой улыбкой. На заднем плане виднелись хорошо знакомые ему каменные изваяния царственных львов, фонтан на площади Сен-Сюльпис. Борн поставил фотографию на место и заглянул в ванную комнату. Нет, и тут – ничего.
Снова – вниз! Часы в кабинете Конклина пробили два раза. Это были так называемые корабельные часы с боем, напоминающим звук морской рынды. Но Борну эти звуки почему-то показались угрожающими. Звон корабельного колокола черной волной растекся по всему дому. Сердце его забилось с удвоенной силой.
Он пересек холл и, подойдя к двери кухни, приоткрыл ее и заглянул внутрь. На плите стоял чайник, разделочные поверхности из нержавеющей стали были идеально чистыми. В лотке для приготовления льда, вынутом из морозильника и стоявшем на кухонном столе, высилась горка подтаявших ледяных кубиков. И тут Борн увидел именно то, чего боялся, – трость Конклина: из полированного ясеня, с массивным серебряным набалдашником. В результате одной из кровопролитных заморских схваток его нога оказалась искалеченной, поэтому он не расставался с тростью ни на минуту.
Кабинет находился рядом, а слева от кухни располагалась уютная, обшитая деревянными панелями угловая комната. Ее окна выходили на затененную деревьями лужайку и выложенную каменными плитками площадку, посередине которой журчал декоративный фонтан. Дальше начинался лес, занимавший большую часть территории усадьбы. Нервничая все больше, Борн направился к кабинету, и, когда он вошел туда, кровь застыла в его жилах.
Он даже не предполагал, что раздвоенность его личности может быть столь сильной. Пробудившийся внутри его Джейсон Борн оставался абсолютно хладнокровным, превратившись в бесстрастного, стороннего наблюдателя. Его взгляд, словно объектив бездушной видеокамеры, зафиксировал следующую картину: Алекс Конклин и Мо Панов лежат на пестром персидском ковре с простреленными головами. Крови вытекло так много, что ковер уже не в состоянии впитать ее, и она образовала лужицы на лакированном паркете. Эти лужицы поблескивали, значит, кровь была совсем свежей.
Мертвые глаза Конклина смотрели в потолок. Лицо его было красным и злым, словно вся желчность, которую он долгое время удерживал внутри себя, в последний момент выплеснулась наружу. Голова Мо была вывернута под неестественным углом, как если бы мужчина обернулся в ту самую секунду, когда его лишили жизни, и он, будто подрубленный, рухнул на пол. Его лицо исказила гримаса страха – перед тем как расстаться с жизнью, он, должно быть, успел увидеть подкравшуюся к нему смерть.
«Алекс! Мо! Господи… Господи всемогущий!» В душе Бона прорвалась какая-то плотина. Он упал на колени, обезумев от горя и отчаяния. Алекс и Мо – мертвы! Их безжизненные тела лежали на расстоянии вытянутой руки, но он все равно не мог в это поверить. Ему уже никогда не поговорить с ними, не попросить у них совета. В мозгу Борна одно за другим всплывали воспоминания о том, что их объединяло: беззаботные часы совместного досуга, минуты, наполненные опасностью и грозящие внезапной гибелью, и, наконец,
