подготовку своих воспитанников осуществляла имперская школа НСДАП в Фельдабинге. Своим возникновением она обязана СА. Однако после подавления путча Рема в 1934 году партия установила свою опеку над этим учебным заведением. Влиятельнейшие сановники третьего рейха, такие как Рудольф Гесс, а позже Мартин Борман, лично курировали школу, которая не ставила столь жестких условий кандидатам при зачислении по сравнению с другими элитными школами. Было достаточно иметь хорошее происхождение, здоровье, хорошую успеваемость в учебе и спортивные увлечения. Преподавание в Фельдабинге было акцентировано на предметах, «которые необходимы будущим государственным служащим в их работе и боевому сотрудничеству в деле национал-социалистического строительства.» В учебных планах основное место отводилось занятиям по немецкому языку, истории, географии и вопросам национал-социализма. Еженедельно 14 часов учебного времени занимали по спортивной подготовке. Выпускные экзамены ограничивались собеседованием и рефератом по самостоятельно выбранной теме. Темы имели ярко выраженный политический характер. Например, «Каждая революция требует новых людей», «Война как творец нового порядка в жизни народов», «От земляков к соотечественникам» или «Как оздоровить мир по немецкому рецепту». Ни один из выпускников Фельдафинга не провалился на выпускных экзаменах. Учащиеся Фельдафинга не считали зазорным для себя посидеть за книгой после окончания занятий.
Один из «юнгманов» интерната в Плёне был вынужден с горечью констатировать через год после вступительных экзаменов: «Наше физическое и моральное развитие зачастую носит поверхностный характер… Наше превосходство лежит в области мировоззрения… Мы занимались этими вопросами, к сожалению, очень поверхностно. Наши взгляды ужасно догматичны. Доказательством этому служит наша жизнь, когда мы пытаемся решать сложные и важные проблемы несколькими тезисами. Некоторые из моих товарищей вполне удовлетворены этим положением. Кого-то пустота и поверхностность в этих вопросах заставляет задуматься.» Наверняка, некоторых выпускников Фельдафинга посещали аналогичные мысли.
По прошествии некоторого времени среди родителей учащихся элитных школ стали появляться сомнения в элитарности образования, которое получали их дети. Репутация интернатов вызывала неоднозначные оценки. Имидж был испорчен слухами о том, что в них готовят людей с шаблонным мышлением и с чрезмерно развитой мускулатурой. Довольно беспомощными выглядели попытки национал- политических интернатов исправить эту картину в мае 1944 года в партийном официозе «Фёлькишер беобахтер» Одна лишь фраза «Мы не являемся обществом нулей» уже свидетельствует о падении популярности этих заведений среди молодежи. Автор статьи всячески оправдывает «унификацию» учащихся в ходе воспитательного процесса. Бывшие воспитанники интернатов знают цену этих слов. Фальк Кноблау с трудом догнал одноклассников по реальной гимназии в Гёрлице после своего возвращения из интерната. Сегодня он говорит, что «ему было стыдно оказаться в подобной ситуации, так как до этого момента он считался „элитным“ школьником.»
Вряд ли конце своего обучения воспитанники были перегружены научными знаниями. «Тех знаний, которые вы получили здесь, вам вполне достаточно, чтобы выполнить свой солдатский долг,» — напутствовал выпускников начальник школы Адольфа Гитлера. —»Того, что вам сегодня не хватает, суровая школа войны даст вам с избытком. На ней вы приобретете богатый жизненный опыт.»
О нехватке каких знаний шла речь? Харальд Грундман со стыдом вспоминает о своем невежестве: «Мне стыдно, как мало знали мы о немецких поэтах и литераторах от Манна до Бена, какими жалкими были наши знания в математике. В духовной области был полный пробел.» Харри Бёльте, учившийся в интернате в Ильфельде, подтверждает эти слова: «Одним из тяжелейших последствий было то, что мы выросли в религиозном вакууме.»
Другим религиям не было места там, где воспитывали веру в Гитлера. На первых порах религиозное воспитание существовало в интернатах в очень ограниченных масштабах. Через некоторое время оно было отменено полностью. В Наумбурге «юнгманы» спрашивали своего руководителя: «Могут ли совместно существовать национал-социализм и христианство? Церковь получает от государства субсидию в 200 миллионов марок. Это правда? Почему мы должны изучать десять еврейских заповедей? Почему церковь отказывается хоронить одного деятеля из СА?» С 1938 года в национал-политических интернатах были упразднены занятия по религии в независимости от конфессии. В «религиозно-политических» вопросах предписывалось «строго нейтральное отношение.» По заявлению инспектора национал-политических интернатов Аугуста Хайсмайера, речь шла не об отношении к религии каждого отдельно взятого воспитанника, а о государственной позиции в этом вопросе.
Гитлеровские интернаты все больше превращались в места безбожия. В 1942 году лишь каждый четвертый из 6093 «юнгманов» верили в бога. Подобную картину можно было наблюдать и в школах Адольфа Гитлера. Один из учащихся сделал запись в своем дневнике 1 марта 1944 года: «Иду в отдел регистрации актов гражданского состояния. Я покидаю церковь. Мои родители против этого шага, но разве можно платить противнику налоги.»
Вместо религии воспитатели предлагали своим подопечным изучать саги о древних германских богах или историю нацистской партии. Тем не менее, в 1942 году во время первых выпускных экзаменов в одной из школ Адольфа Гитлера приключилось досадное происшествие, очевидцами которого стали сами основатели, хозяева и финансисты школ Лей и Ширах. Они лично стали задавать вопросы выпускникам. Лей спросил о партийной программе. Он не верил своим ушам, но с каждым вопросом становилось очевидно то, что ни один из экзаменуемых не может толком рассказать о партийной программе. «Для нас, — сказал Йоахим Бауман, который вошел в число этих воспитанников, — национал-социализм был нечто большим, чем 24 параграфа партийной программы».
Что он имел в виду? «Для нас национал-социализм был верой в идею сильной и могущественной Германии и в немецкий дух. Было понятно, что только немецкий характер способен вылечить мир, зараженный еврейским духом. Наша задача состояла в том, чтобы не только переубедить наших собственных скептиков, но и донести эту миссию германской весны до остальных европейцев, народы которых относятся к нашей расе.» С такими извращенными убеждениями покидал стены родного заведения в Зонтхофене после пяти лет учебы дипломированный выпускник школы Адольфа Гитлера Йоахим Бауман. Ощущая себя «носителем идеи», он хотел стать «политическим лидером». Сегодня он спрашивает:»Неужели, это был я?»
Однажды в школьной газете Йоахим обнаружил список тем, по которым он и его взвод должны были писать сочинение. В школе Адольфа Гитлера списывание было не в чести. Это занятие считалось «бесчестным». Обычно во время занятий воспитатель писал название темы на классной доске и покидал класс. О тех, кто любил пользоваться шпаргалкой, докладывали сами ученики. Наказание, как правило, выливалось в строгую нотацию о смысле честности. «Итак, юноши, почему вы прибегаете к таким формам классной работы? Вы „избранные“ или нет? Пишите сочинение. Тема: „Откровенность и характер“. До скорого!»
Это была безобидная тема. Бауман вспоминает о других, которые носили ярко выраженный политический характер. Сама постановка вопросов отражала точку зрения «правых». Уже в названии темы не было и тени сомнения в том, что «Германия лишит Англию звания мировой державы» или что джаз — это «музыка негров». Из названий можно было узнать, как «путем стерилизации уничтожить элементы крови, грозящие расовой чистоте» или как «национал-социализм заменяет собой политические институты христианского учения и освобождает народ из тенет католической церкви». Встречались откровенно агрессивные темы. Например, «о необходимости очищения аннексированных восточных областей от славян». «Выдержанные в духе преданности фюреру формулировки и мысли» сегодня могут вызвать только смех и недоумение. По прошествии многих лет Йоахима Баумана поражает «с какой небрежной простотой они охмуряли нас» и «как естественно я воспринимал эти аргументы». «Мы верили во всё это,» — говорит он и разводит руками. Сегодня он понимает, насколько преступными были его «идеалы» и в какой темноте пребывало его сознание.
Однажды взвод Йоахима Баумана совершил экскурсию в пригород Мюнхена Хаар, в «город идиотов», как тогда его называли. «Один профессор продемонстрировал нам своих пациентов, — рассказывает Бауман. — Мы должны были убедиться в том, что эвтаназия — это благодеяние для этих кретинов. Он пытался выдать убийство душевнобольных людей за гуманный медицинский метод.» Ему не пришлось приложить много усилий, чтобы убедить нас. Беспощадная идея о «праве сильнейшего» и «слабости, недостойной права на жизнь» уже крепко засела в мозгу элитных воспитанников. «Нам не объясняли, — свидетельствует Эрнст-
