Вскоре после того, как Гитлер подписал так называемый приказ Нерона, который предписывал уничтожение важных объектов, «которые смог бы использовать враг для ведения войны», (фактически Гитлер взял курс на тактику «выжженной земли» на территории рейха), он принял группу из 20 гитлерюгендовцев в возрасте от 15 до 17 лет. Их сопровождал руководитель Гитлерюгенда Аксман. Сцена встречи снималась для выпуска еженедельной хроники. Среди малолетних фронтовиков находился и шестнадцатилетний Вильгельм Хюбнер. «Любой член Гитлерюгенда мечтал хотя бы однажды во время какого-нибудь мероприятия своими глазами увидеть фюрера. Ну, а вершиной мечтаний в то время считалось лично предстввиться ему и протянуть для рукопожатия руку».
Такие дети-солдаты отвечали запросам коричневой пропаганды. Её идолами были герои войны, а идеалом смерть за «народ, фюрера и отечество». «Ты — ничто, твой народ — всё» — подобные установки глубоко сидели в головах и сердцах подрастающего поколения. Юноши, стоявшие навытяжку во время приема, не могли не обратить внимание на то, что человек, который жал им руки в саду рейхсканцелярии, выслушивал описания их подвигов, трепал их по щекам и усталым голосом произнес несколько приветственных слов, был заметно обессилен, болен и практически представлял собой «развалину». Сразу после вручения наград «полководец», его собака и свита покинули двор. Этот ритуал повторился 20 апреля в день рождения Гитлера. Это было его последнее официальное появление на публике.
В тот день посыльный Артура Аксмана шестнадцатилетний Армин Леман получил из рук вождя железный крест. В ожидании наступающего краха эта церемония уже не казалась юноше столь высокой честью, как раньше. «Я представил, как через пару недель мой отец пойдет в кино, посмотрит этот выпуск хроники и подумает, что его сын кое-чего добился». Однако сам «свежий» кавалер после аудиенции с тревогой и разочарованием заметил: «Мы думали, что перед нами стоял старик». Аксман напротив констатировал, что «взгляд фюрера по-прежнему очень решительный». Леман резюмировал: «Аксман старался показать Гитлеру, что руководимая им молодежь продолжает хранить верность фюреру».
Бывший руководитель Гитлерюгенда Аксман после окончания войны старательно уклонялся от вопроса, почему он «дарил» своему фюреру ежегодно всех немецких юношей и девушек одного года рождения для ведения войны, которая давно была уже проиграна. Аксман отвергал выполение своих служебных функций в качестве объяснения. В своем последнем опубликованном интервью он пояснил, что речь шла о том, чтобы «довести дело до конца с честью». Его точка зрения того времени гласила: «Мы никогда не капитулируем». Леман уверен: «Аксман считал Гитлера сверхчеловеком». Поставляя молодежь Гитлеру, он добивался его столь желанной благосклонности. Аксман упивался своей близостью к Гитлеру, так как долгое время он был лишен её. Руководитель рейхсканцелярии Борман не допускал его к вождю. Он лично следил за тем, как шло формирование военных подразделений Гитлерюгенда. «Он не хотел, чтобы идеализм молодежи был омрачен пренебрежительными высказываниями прозревших на фронте солдат», — говорит Леман.
Циничный расчет Аксмана воплотился в бессмысленном и преступном участии молодежи в проигранной войне во время апреля и мая 1945 года. Аксман также считал, что Гитлерюгенд должен стать «центром национального сопротивления»: «Ваш долг — бдить, когда другие выбились из сил, стоять, когда другие отступают. Ваша высочайшая честь заключается в вашей непоколебимой верности Адолфу Гитлеру».
В день рождения Гитлера советские войска подошли к воротам Берлина. Празднование этого события превратилось в последнюю демонстрацию нацистских главарей, больше напоминавшую сборище призраков. В полуразрушенном здании рейхсканцелярии министр пропаганды Геббельс поздравил «новорожденного» с праздником. Он назвал Гитлера «величайшим человеком, исполином, который заствляет воспрянуть сердца, который относится к породе людей,появляющихся на свет один раз в сто лет». О военных заслугах фюреры тоже было упомянуто: «Не будь Адольфа Гитлера, Советы стояли бы уже на побережье Атлантики».
Находясь в имперской канцелярии, Гитлер впервые услышал грохот канонады пушек Жукова. Она напомнила ему о предсказании Клаузевица. Столица Германии официально находилась на осадном положении. Военная ситуация не давала повода пышно и с размахом отметить день рождения Гитлера, как это происходило 20 апреля в предыдущие годы. «В шампанском было отказано», — вспоминает Траудль Юнге, работавшая секретарем Гитлера.
Диктатор вернулся в сои апартаменты и склонился над картами, всё ещё надеясь на решительные действия своих армий, которые к тому времени уже не существовали. Сотояние его здоровья ухудшалось на глазах. Ему делали всё новые и новые инъекции против мнимых и реальных заболеваний. «Все генералы — лгуны!» — прокричал он 3 марта 1945 года в лицо генералу Хассо фон Мантейфелю. «Великий полководец всех времен» искал и находил ошибки только у других, но не у себя. Старшие офицеры его Генерального штаба были для него идиотами и трусами, которые бездарно, бестолково и без желания исполняли и не могли воплотить в жизнь его гениальные планы.
Последнее обсуждение сложившегося военного положения состоялось 22 апреля. Советские войска стояли уже в центре города. Гитлер был вне себя от ярости. Немецким солдатам нечего было противопоставить Красной Армии. Фюрер выставил за дверь основную массу собравшихся. В зале остались только он, его адъютант генерал Бургдорф, Кейтель, Кребс и Борман.
Когда двери закрылись, Гитлер потерял самообладание. Его тело затряслось, и он закричал срывающимся голосом о предательстве, трусости, непослушании и некомпетентности. Вермахт и войска СС якобы не справились со своими функциями. Он кричал, что его бросили одного, предали, и что все могут катиться отсюда, если хотят. Приступ ярости закончился также внезапно, как и начался. Гитлер обессилено опустился на стул и простонал: «Теперь всё потеряно. Это конец. Я убью себя».
Минуту царила полная тишина. Гитлер в первый раз признал, что война проиграна, в первый раз заговорил о желании застрелиться. Целый континент лежал в руинах. Война унесла 50 миллионов человеческих жизней. Евреи Европы были большей частью уничтожены. Теперь мания Гитлера к уничтожению и разрушению обернулась против немецкого народа. Этот народ стал инструментом его зловещих планов и, по его мнению, не справился с возложенной задачей. Ещё в ноябре 1941 года задолго до первых серьезных поражений Гитлер сказал: «И в этом вопросе я буду холоден как лёд. Если когда- нибудь немецкий народ не будет готов пролить кровь за своё существование, он должен быть уничтожен другой, более могущественной силой. И я не пролью ни единой слезы по немецкому народу».
Еще десять дней продолжался абсурд в столице и шестнадцать дней в рейхе, пока не наступил коней самой разрушительной и самоубийственной войны в истории человечества. С помощью последних «верных фюреру» слуг он ещё каким-то образом пытался влиять на военную ситуацию. Под многометровой бетонной толщиной бункера Гитлер, полностью отрезанный от действительности, принимал решения, которые были невыполнимы. Приказ от 23 апреля стал выражением последней надежды Гитлера. «Солдаты армии Венка! Приказ чрезвычайной важности призывает Вас двинуться маршем на восток. Ваша задача проста: Берлин остаётся немецким. Берлин ждёт Вас. Берлин встретит Вас с распахнутым сердцем».
Армия, на которую возлагал столь большие надежды Гитлер, существовала на бумаге. Из семи дивизий, которым были присвоены имена исторических личностей — Клаузевица, Шарнхорста, Ульриха фон Хуттена, Теодора Кёрнера, Альберта Лео Шлагеттера и Фридриха Людвига Яна, лишь три были полностью укомплектованы. Почти 90% их личного состава были представлены восемнадцатилетними, необстрелянными курсантами военных училищ и сотрудниками рабочей службы. Лишь у половины военнослужащих было оружие на руках.
Плакаты на берлинских тумбах для объявлений по-прежнему призывали к «конечной победе». Эти обещания резко контрастировали с надписями, сделанными мелом, на разрушенных и разбомбленных домах: родственников погибших информировали о местоположении моргов, где лежали тела жертв бомбежки. Смельчаки, которые показывались на улицах, должны были быть настороже. Их жизни угрожали не только руины домов, держащиеся на честном слове, и разрывы артиллерийских снарядов, но и патрули СС. Они искали дезертиров и граждан, способных носить оружие, но уклонявшихся от почетной возможности умереть за Гитлера. Подозрение в трусости, предательстве и дезертирстве каралось смертью. Полевые трибуналы работали без перерывов. Часто было достаточно одного лишь подозрения. Наказание виновных проводилось публично, чтобы ни у кого больше не возникало желание дезертировать. Молодежь должна была помнить о своем долге. Райнхард Аппель описывает одно происшествие рядом с олимпийским стадионом. «Мы стали невольными свидетелями расстрела шестерых солдат. Трое из них были нашего возраста. По приговору трибунала их расстреляли за самовольную отлучку из части. Мы стояли на пригорке и наблюдали всю сцену казни. Нам было ясно, что любой отставший от своих будет убит».
Продолжала работать сеть гестапо, службы безопасности, ежедневно находившая новые жертвы. «Я
