заводил речь, что Солёный может ещё найтись в порту, все его высмеивали, доказывая, что такие номера только в кино бывают. Ясное дело, пропала собака, так нечего и болтать? Теперь, когда, по общему мнению, пса уже не было в живых, в воспоминаниях матросов он стал ещё более необыкновенным, умным и хорошим. Мартьянов – тот прямо заявлял, что только Солёный отучил его от неположенных выпивок, а стенгазета только после немного поддержала. На ночных вахтах в тихую погоду, когда время особенно долго тянется, Мартьянов в кругу товарищей любил замысловато рассуждать о жизни человеческой и собачьей.
– В доисторическом разрезе я себе эту картину представляю в таком виде, – говорил он, вздыхая и долго затягиваясь папиросой. – Когда-то человек вёл войну не на жизнь, а на смерть против всякого зверья. А зверушки в те времена были моё почтенье! Зубастые, когтистые, рогатые да ещё и ядовитые, черти! Птички летали, может быть, чуть поменьше молодого бегемота. Тюкнет клювиком – будь здоров!
Матросы слушали, улыбаясь, и Мартьянов продолжал рассуждать:
– И все они так и норовили человека слопать, загрызть или затоптать. А человеку куда податься? Зуб у него мелкий. Когтей нет. Бодаться нечем. Вот он думал-думал, может быть, десять тысяч лет и наконец додумался – смастерил себе топорик с кремешком на конце палки и стал ото всего света отбиваться этим паршивеньким топориком. И в эти тяжёлые для человека времена произошло то, что именно собака одна из всех зверей почему-то примирилась с человеком. Перешла на его сторону и заключила договор: стоять друг за друга, вместе охотиться и защищаться от всех зверей… Нечего ухмыляться: договор!.. А что этот договор неписаный, тому есть объяснение: что собаки, что люди в те времена одинаково неграмотные были… Так вот, в тяжёлые времена собака стала другом человека. И сейчас всякий знает, что собака – человеку друг. Факт. А вот насчёт того, друг ли человек собаке, – это ещё вопрос открыт… Представим себе, к примеру, такую картину, что вдруг самые разумные существа на земле – это собаки, а мы, люди, при них так, в «друзьях», вроде собак существуем… Значит, такая картина: сторожевые люди дворы собакам охраняют, охотничьи людишки на охоту их сопровождают, пастушеские человеки барашков пасут и так далее. А мелкие комнатные человечки для забавы на задних лапках подачку выпрашивают… И в виде особой благодарности за всё это каждый барбос имеет право пхнуть сапогом под брюхо или посадить на железную цепь, словно какого-нибудь каторжного преступника средних веков… Нет, братцы, я бы на их месте не спешил бы признавать таких друзей.
Итак, после того, как единодушно вся команда пришла к выводу, что Солёный давно погиб и надежды на его возвращение никакой не может быть, после того, как язвительно и жестоко высмеяны были все дураки, которые воображают, что тот так вот сидит и дожидается «Каму» семь месяцев на пирсе, едва с корабля была спущена первая партия матросов на прогулку в город, все пошли на поиски. Никто открыто в этом не признавался, говорили просто так: «Вы, ребята, вдоль берега пойдёте? Ладно, а мы вон в ту сторону! А кто по городу пойдёт?» Так, разбившись на мелкие группы, матросы разошлись по городу, берегу и рынку, присматриваясь ко всем собакам и потихоньку посвистывая особым тонким свистом, который Солёный безошибочно узнавал. Вечером все вернулись на корабль ни с чем, в мрачном настроении, а Мартьянов поднялся по трапу впервые за много месяцев с самым неприступным и надменным видом и тотчас лег на свою койку лицом к стене. Особенно всех расстроило то, что портовый сторож вспомнил, что большая рыжая, очень злая собака после ухода «Камы» часто приходила в порт и бродила вдоль причалов. Молоденький матросик, первогодок Миша, с горечью сказал?
– Если б знать, я бы двухмесячное жалованье отдал, чтобы его отсюда в Одессу переправили багажом!
На него посмотрели с презрением, и кто-то хмуро сказал:
– Подумаешь! А кто бы не дал?..
Наутро «Кама» должна была уходить в море. Ночью около трапа залаяла собака. Вахтенные бросились к борту, и из кубрика выскочили полуодетые матросы. Большая чёрная собака понуро протрусила мимо и, оглянувшись, испуганно шарахнулась, услышав голоса. А в это время бездомная и безымянная бродячая рыжая собака, у которой когда-то была кличка Солёный отлёживалась в пыльной канаве под железнодорожным мостом, дожидаясь рассвета, чтобы выйти на поиски пищи, Накануне на базарах были облавы на бродячих собак и по улицам ездили страшные ящики, откуда глухо доносились собачьи голоса, вопли испуга, жалобы и жалкий, просительный лай. Он сам еле ушёл от сетей и теперь даже во сне иногда принимался глухо рычать от бессильной ярости.
Едва рассвело, он поднялся, спокойно обошёл спящих под мостом людей – этих-то можно было не опасаться – и начал свой обход всех закоулков, где когда-то ему попадались съедобные отбросы, Ему очень не хотелось идти на базар, где бывали облавы, но его непреодолимо тянул туда голод. Он боялся, старался удержаться, но шаг за шагом, переулок за переулком оказывался всё ближе к базару. Вдруг он растерянно остановился и замер, шерсть на нём поднялась дыбом от волнения. Припав мордой к самой земле, он закружился на месте. С лихорадочной быстротой он вбирал в себя воздух, торопливо его выдыхал и снова жадно втягивал носом, обнюхивал неясные следы, запах которых сводил его с ума. Рыская по следам, он вышел на прямую и побежал по переулку к порту.
Люди испуганно сторонились: пёс нёсся, точно за ним гналась стая голодных волков. Он стремительно домчался до первых портовых складов, потерял след, снова нашёл его на обочине шоссе и, не отставая от грузовиков, следом за одним из них ворвался в портовую ограду через открытые ворота. Здесь он точно обезумел: следы были совсем свежие, они его звали, кричали ему: «Мы здесь!.. Сюда!.. Скорей!..» Как рыжая бомба, он проложил себе дорогу в сутолоке причалов и заметался около того места, откуда всего каких-нибудь несколько минут назад были убраны сходни отплывшей «Камы». Он уже распознавал следы отдельных людей: боцмана, Мартьянова, пропахшие камбузными запахами, следы мягких подошв кока, и перед ним был, как много месяцев назад, каменный обрыв и ещё пенившаяся вода – след корабля. Ветер дул с моря, и он слышал близкие запахи с самого корабля и видел, как он медленно заходил за другие стоящие у причалов суда, самым малым ходом выбираясь к выходу из гавани. Тогда, не спуская с него глаз, жадно нюхая воздух, он со всех ног бросился по бесконечно длинной дуге каменной стены брекватера догонять. Он мчался по дуге, надеясь выйти наперерез, как будто у выхода из порта, там, где на оконечности мола стоял маяк, он действительно мог перепрыгнуть с берега на борт… Как всегда бывает при прощании с портом, свободные матросы стояли на корме, облокотившись на леера и наблюдая, как медленно отодвигается назад белый, чужой город. Потом один матрос равнодушно сказал:
– Вот несётся!
Другой лениво перевёл глаза и сказал:
– Гонится за ним кто-нибудь, что ли?
– Кто там гонится? – без всякого интереса спросил третий.
И тут сразу двое закричали:
– Братцы! Смотри!
– Он, провалиться на этом месте, он!
