подхватил его одной рукой. Это была девочка. Теперь надо было подниматься вверх. Я посмотрел. Поверхность была далеко, а светлое пятно на ней не превышало размером брошенную на землю рубаху. Я греб одной рукой и отталкивался от воды ногами. Грудь то ли сдавливало, то ли разрывало. Под горлом пылали угли. Светлое пятно едва приближалось. А потом что-то произошло со мной… не знаю что. Я на несколько секунд стал чем-то другим. Зверем? Рыбой? Может быть. Но я понесся вверх так быстро, что вылетел из воды, завис над нею и приземлился на камень, с которого нырял. Там стояла толстая старуха с неопрятными волосами. Она приняла у меня девочку, а мне открылись следующие двери – на этот раз почему-то двухстворчатые.
Крутой склон горы – настолько высокой, что земля внизу была еле видна, а луна плыла вровень и рядом. Много месяцев карабкался я по этому склону, падал, срывался, карабкался снова… Здесь можно было чуть передохнуть. Горел костер, у костра сидели несколько размытых темнотой мужчин без лиц – нхо. Я чувствовал на себе их тяжелые взгляды, хотя им нечем было смотреть. За спиной моей тоже кто-то был, я обернулся – девушка, тонкая, как деревце, и вся белая, будто обсыпанная мелом. Ты должен пройти дальше, сказала она, думай как. Я ни о чем не мог думать. Тогда говори, говори, говори что-нибудь, сказала девушка. Осень, сказал я, вода замерзает, лед режет лодки. Пройти не можем, умрем в воде. Все мы умрем в замерзшей воде, если никто не поможет. Пусть сомнется лед, пусть не режет так много лодок, пусть не тонут люди… Да, сказала белая девушка, пусть так и будет. Но ты сам должен затупить лед. Вон тот, красный нхо, видишь его? – Это он сидит в воде, режет лодки и топит людей, пьет их кровь. Выбей ему зубы, обколи их, затупи – тогда пройдут лодки. Я поднял камень, но тут все осветилось нездешним светом, и нхо пропали, только девушка задержалась на миг. Буду с тобой, сказала она, ты можешь меня не видеть, но я всегда буду тут, справа от тебя, зови.
Окутанный коконом волокнистого света, черный камень, похожий на ограненное яйцо, неровно спускался с неба – быстро, но не стремительно, как бы удерживая себя на миг, и еще на миг, и еще, в небесных паутинах, но тут же продавливая их слой за слоем. Потом он сорвался и полетел вниз, кувыркаясь…
Я был ветром и облаками, дождем и туманом. От того, холодно ли мне или тепло, устал ли я или полон сил, ветер начинал дуть, или прекращался, или менял направление, или закручивался вихрем. Мое настроение заставляло облака собираться в тучи и проливаться дождем или ссыпаться градом, исчезать здесь и появляться в другом месте… я не могу сказать, что делал это своей волей и по своему произволу, нет – скорее, все это происходило потому, что было согласно со мной и созвучно моей песне… и точно так же было со зверями в тайге и тундре, птицами в небе и рыбами в озерах: я знал их ход и мог управлять им, но не по произволу одного меня, а по взаимному согласию всех. И даже заяц, который выбегал под мою стрелу и замирал, широко открыв глаза, знал, что не смерть его ждет, а просто другая жизнь…
Потом меня позвали, и я пошел.
Камень тот был воплощением могучего зла, и жестокий красный нхо, которому я собирался выбить зубы и, наверное, выбил и затупил, просто не помню этого, в сравнении с камнем казался новорожденным бельчонком.
…Я буду биться с ним, сказал я, и все замолчали. Я пойду впереди, а вы будете подпирать меня и питать мои силы, потому что битва будет долгой…
Честно говоря, я любовался собой в этот момент: какой я статный и красивый, какие у меня широкие плечи и как высоко я держу голову; все вокруг были ниже, согбеннее, суетливее и трусливее меня. И слушали они меня с опасением, втянув головы в плечи…
Я стоял перед Летучим камнем, в старом маньяке[5], с габдасом, сделанным мною из спила столетней сосны и шкуры черного козла, в ременных сапогах, с ремнем вокруг головы, на котором выжжены были изображения и имена всех тех, кто помогал мне: Радиена, Зиорава Радиена, Лейб-Олмая, свирепого Иоренгаса и страшного Оуло-Гадже. Черепа волка и волчицы, щуки и лосося, совы и чайки висели на моем поясе-почне…
Смерть и ужас колыхались передо мной; сила, решимость и жар вливались в затылок, лопатки, крестец и икры.
Я поднял габдас и запел…
Много дней прошло. Я пел, кружился, бил в габдас. Дух мой колотился о волшебную стену, окружающую камень. Нхо камня отступил за нее, лишь изредка огрызаясь. Я пускал в него стрелы огня и бил молниями. Стена, окружавшая камень, шла трещинами…
Иногда я пытался поговорить с нхо камня или выманить его наружу. Я предлагал ему свою кровь, но он только проливал ее на землю.
Мир вокруг чернел, словно обугливался. Даже снег падал серый, даже солнце подымалось как посыпанное пеплом. Я слышал, как вдали говорили нойды и вожди, что люди не переживут эту зиму. Надо было торопиться.
Наверное, я слишком поторопился. Или слишком устал и потому не среагировал…
Это произошло как в том сне… маленькое, ростом с ребенка, будто бы плотно сплетенное из веток или лозы. Оно двигалось стремительно, и я не успел ничего сделать, как оно оказалось рядом и убило меня… так и тут – черное с красным внутри, оно ворвалось в меня и тут же наполнило меня изнутри, я еще успел услышать, как рвутся легкие и желудок, а потом я стал чем-то другим, а то, что было мной, вытекло и погибло… Я – новый – выпрямился во весь рост и посмотрел на скопившихся вокруг. Они были маленькие и мерзкие. Я махнул рукой, и черный огонь смахнул половину из них, а остальные попятились, а потом бросились бежать. Это оказалось очень смешно…
26
Кос-та… кос-та… кос-та… кос…
Я открыл глаза. В голове гудело, как после дешевой водки. Глаза не видели ничего. То есть – ничего внятного. Все было разобрано по частям, раздергано… вот появилось светлое пятно в форме полусерпа с широким обушком, направленного острием вниз, и я очень нескоро понял, что это очертания виска, скулы, щеки и подбородка, освещенных сбоку. Потом я увидел глаза.
– Рагнара… – прохрипел я.
– Ты сильный воин, Кос-та, – сказала она. – Ах, какой ты сильный воин! Ты прирожденный нойда… как жаль, что ты не можешь остаться!..
– Почему? – глупо спросил я.
– Почему жаль? Почему не можешь?
– И то и другое… и можно без хлеба…
– Жаль – потому что твой дар не разовьется в Темном мире, а значит, будет изуродован и зачахнет. А не можешь – потому что таково твое предназначение здесь: прийти и уйти; и не спрашивай, почему так; потому. Ты сейчас упоен, но, как только встанешь, сразу начнешь торопиться обратно туда, в свой мир. Ничего с этим не поделать…
– Да, – сказал я. – Действительно, надо торопиться. Иначе он еще кого-нибудь убьет…
– Торопиться нет смысла, – сказала Рагнара. – Я разве не говорила тебе, что вы можете выйти отсюда в любой момент вашего времени – даже раньше, чем пришли сюда? Конечно, без крайней необходимости этого делать не нужно – но можно сделать так, что по вашему счету вы пробудете здесь одну минуту или даже меньше. Все равно пока еще ничего не решилось с твоей подругой…
– А что с ней должно решиться?
– Ее должны утвердить Великим вождем.
– Что?!!
– Да, это так. Старейшины хельви уже собрались…
– Но почему?
– Таков закон. Даже единственная наследница Великого вождя должна быть утверждена старейшинами.
– Единственная? Наследница? Как такое может быть?
– Предвидя плохое, мудрая Лоухи спрятала одну из сестер-наследниц в Темном мире. Марина – потомок этой спрятанной сестры. Сейчас никто не занимает место Великого вождя… Но ты спрашиваешь не о том.
