правительства и медаль Серебряный щит от ООН. Немного окрепнешь…
Губы лежащего шевельнулись. Адам не столько услышал, сколько угадал:
– …недостоин… потерял…
Адам положил свою руку поверх его – сухой и холодной.
– Не говори так. И не думай. Твой бой разобран детально. Все действия признаны верными… и героическими. Гардемарины твои тоже награждены… посмертно. Ты победитель, лейтенант.
– …кого?.. – шелестящий шепот, очень далекий и слабый. – …парень и девочка… шлем снял… целые?..
– Да-да, – подхватил Адам. – Ты снимал шлем. Почему?
Это был самый странный момент в сегодняшнем разборе боя – безусловно, успешного и героического… хотя успех скорее всего принадлежит в большей степени чуду, чем превосходству оружия или пилотов… а итог отягощен тем, что в трюмах крейсера томилось двести тридцать два (а если по правде – то двести тридцать четыре) человека, из них одиннадцать детей. Это пилот узнает рано или поздно… но не сейчас. И не завтра.
Информацию о том, что пилот совершил перед боем одно странное, граничащее с нарушением полетного задания действие, предоставили марцалы. Они якобы считали её с остатков обгоревшей корабельной обшивки. Адам многое бы отдал за подобное умение. Но земная техника – а правильнее сказать, техника, производимая на Земле, – пока ничего такого делать не позволяла, а торсионные детекторы марцалы производили только у себя… или покупали где-нибудь на галактическом черном рынке, иногда с раздражением думал Адам; поведение союзников и покровителей не всегда было логичным, хотя неизменно доброжелательным. Как бы доброжелательным…
С каких пор он перестал доверять марцалам? Нет, не то чтобы совсем перестал, но – усомнился? Вроде бы ничто не склоняло к этому. Однако же… Однако.
А главное – не с кем поговорить об этом. И это тоже странность, не находящая объяснения. Почему он так истошно уверен, что его не просто не поймут, а даже не станут слушать? Ведь не пробовал ни разу… И никто не пробовал с ним заговорить об этом. Марцалы были вне обсуждений. То есть не совсем так… Он сам путался в своих сомнениях.
– …посмотреть… – сказал Санька, улыбнулся и на миг стал мальчиком. – Смешно… без ничего… не поверил…
Потом он откинулся на подушку, отвел глаза и снова стал стариком. Больным избитым стариком. Седой ежик, дряблые щеки, тусклые запавшие глаза под сухими тонкими веками, и даже синяки не набрякшие, а наоборот…
– Ты снял шлем, чтобы увидеть что-то? А шлем мешал?
– …ну да…
Сзади на плечо Адама легла рука врача.
– Пойдемте. Нельзя больше.
Адам встал. Из палаты он выходил как-то боком…
– А вы спорили, – сказал врач.
Адам оглянулся на дверь.
– Что дальше? – спросил он.
– Пойдемте в кабинет, – сказал врач. – Там и поговорим. Вы курите?
– Нет.
– Не будете возражать?..
– Нет.
В кабинете на стене висела картина: печальный Пьеро в позе тореро, готовится нанести удар. Трибуны орут. Быка не видно.
– Хотите коньяку? – спросил врач, Адам покачал головой:
– Мне отсюда к начальству… Кофею, случайно, нет?
– Растворяшка – вон там, в шкафу, берите сами. Чайник…
– Ага, все вижу… А какого-нибудь аспирина?
– Голова?
– Слабое место. Плохо переношу смену климата.
– Откуда вы сейчас?
– Из Бейрута.
– Смотрю, загар не наш.
– Ну, ещё бы… – Адам положил в белую со щербиной кружку три полные ложки кофейных гранул и пол-ложки сахара, плеснул немного кипятка, размешал. Поднялась светло-коричневая пена.
Доктор достал из ящика стола сигареты и белый пластмассовый пузырек.
– Вот аспирин, возьмите…
– Спасибо. Так что вы мне скажете о перспективах парня?
