Зато ничего из второго похищения ему не снилось. Вот то, первое – оно было главным содержанием его кошмаров. При этом он, как ни старался, не мог наутро вспомнить ничего конкретного.
Чарли всеми силами старалась успокоить его, но он всё равно спал плохо, подсознательно оттягивая момент засыпания, сокращая время сна. Джек и без того никогда не отличался сдержанностью, а теперь и вовсе стал раздражительным, дёрганным, взвинченным, быстро уставал, вздрагивал от стука в дверь и телефонных звонков.
Дома он переделал аппарат – тот гудел тихонько и мигал лампочкой. На работе приходилось терпеть…
На этот раз он почти уснул – и когда телефон грянул частой очередью басовитых гудочков, подскочил от неожиданности. Он оглянулся на Чарли – но у неё над ухом можно было стрелять из слонового ружья, она только повернётся на другой бок – схватил трубку и на четвереньках, волоча шнур, убежал в соседнюю комнату.
– Слушаю, – сказал он негромко. – Какого чёрта?
– Привет, Яшка, – сказали на том конце по-русски. – Это Смолянин, не узнаёшь?
– Привет! – закричал Джек – и не стал спрашивать, знает ли собеседник, который час. – Ты где сейчас?
– Пока в Питере. Но завтра с утра буду у тебя. Можешь взять короткий отпуск? Выходной, а там ещё на пару дней…
– Что-то случилось?
– Надеюсь, пока ничего… Ты там у себя случайно не в курсе, кто такие «адские клоуны»?
Глава восемнадцатая
Пришлось сходить сначала за ножом, а потом, отдельно, за фонарём. Голова не собиралась давать покою ногам.
Значит, дурная.
Определённо, дымок был ещё тот…
Денис очень спокойно достругал прутья решётки, выбил их ногой, стал спускаться вниз.
Дальше была раздвижная дверь. Наверное, раньше она открывалась автоматически, а сейчас пришлось поднажать.
За дверью его встретили шорох и тьма. Шорох был такой: ветер (которого не было) полоскал шёлковые шторы. Много штор, на всех окнах (которых не было) и во много слоёв. А тьма легко сдалась под слабым зеленоватым светом вечного фонаря…
Справа и слева вращались высокие барабаны-колонны, расписанные непонятными символами. А между ними и ближе ко входу стояли… ну, больше всего это походило на низкие, чуть выше колена, столы из какого-то тёмного полупрозрачного камня – со столешницами в форме толстых полумесяцев, обращённых друг к другу выпуклыми сторонами и почти соприкасающихся дальними рогами так, что проход между ними получался воронкообразный: широкий вход и узенький выход. На столах стояли предметы из того же тёмного материала, похожие на замысловатые чернильницы, настольные лампы и старинные телефоны.
Денис шагнул к одному из столов, чтобы присмотреться получше… и вдруг снова оказался перед дверью. Он только что её открыл, откатил плечом. За дверью его встретили шорох и тьма. Шорох был такой: ветер (которого не было) полоскал шёлковые шторы. Много штор, на всех окнах (которых не было) и во много слоёв. А тьма легко сдалась под зеленоватым светом вечного фонаря…
По ту сторону двери ощущалось громадное пространство.
Нудной, омерзительной болью сдавило голову – будто по обнажённому мозгу протащили что-то влажное, слизистое. Если бы было чем – Дениса просто вывернуло бы наизнанку. А так – только судорожные сокращения желудка. Голова не то чтобы закружилась: её провернуло на полоборота непонятно в какую сторону и заклинило в этом положении. Перед глазами плыли мокрые зеленоватые пятна…
Потом он смог вдохнуть. Вроде бы стало легче. Надолго ли?..
Справа и слева от входа вращались высокие колонны, от них-то и исходил шорох. Поверхность их была неровной и парусила, плескалась в набегающем воздухе. Различимы были какие-то полузнакомые символы…
Дежа-вю, подумал Денис. Надышался.
На всякий случай он оглянулся назад. Лестница вела вверх – три десятка маленьких ступенек. Он поднялся наверх, огляделся. Прислушался. Было так тихо, что стук капель, падающих за углом, доносился вполне отчётливо. Ощущая беспокойство – но не от того, что партизаны могут ломануться через неохраняемый туннель, он почему-то знал, что этого не произойдёт по крайней мере в ближайшие часы, – а другое, странное беспокойство, – он пошёл к воде, повернул направо – и вдруг оказалось, что рядом лестница, ведущая наверх, а звук капели доносится сзади. Чёрт, подумал он неуверенно, было же наоборот – лестница слева, вода справа. Ну да, вот я спустился, повернул… Ничего не понимаю. Он посмотрел вверх. Нет, и не видно ничего, и не ясно…
Он повернулся и пошёл обратно. Ну да, вот выступ, о который я цеплялся локтем… только вот каким локтем? Вроде бы этим… или этим?.. Ступени вниз, дверь приоткрыта, шорох. Низкие столы. Ему показалось, что и предметы на столах передвинуты. Он шагнул, наклонился…
Это была мгновенная вспышка, отпечатавшаяся очень ярко: день, дико жаркий день, он приподнимается над каменным бруствером – и видит, как прямо в лицо ему несётся, разбрасывая искры, ракета! Денис отпрянул – и снова оказался за дверью. Но на языке, мгновенно пересохшем, держался привкус коньяка, а всё внутри мелко подпрыгивало от боевого возбуждения…
Почти сразу привкус коньяка превратился в металлический, тошнотворный, и Дениса ощутимо повело в сторону. Дурнота была совершенно похмельная, но он постарался взять себя в руки…
