2
ТЮРЕМЩИК
Тюрьмы были переполнены, поэтому приговоренного заперли, для большей безопасности, в Большую Башню, стоящую при входе в гавань.
Секретарь суда зачитал приговор. Казнь была назначена на следующий день, в семь часов утра, на эспланаде Арсенала.
После исполнения этой формальности дверь камеры затворилась, и Жак остался один.
Внутри было совершенно темно, снаружи доносились шаги часовых и их голоса, шум моря смешивался с глухим воем ветра и треском корабельных мачт.
Жак стоял неподвижно, опершись о стену, и думал… Печальные думы!
Итак, все было кончено. Едва начатая жизнь вдруг прерывалась. Полный жизни и энергии человек через несколько часов должен был превратиться в труп… А между тем, если бы кто-нибудь могвзглянуть влицо осужденному, то увидел бы, чтонаего лице мелькает улыбка… Его пристально устремленные во мрак глаза, казалось, видели перед собой нечто…
Жак знал, что он погиб, и в то же время сомневался… Будто какое-то кабалистическое заклинание, с его губ сорвалось имя:.
— Мария! Мария!
На башне раздался бой часов.
Десять… Оставалось еще девять часов жизни.
В эту минуту Жак услышал снаружи шум шагов, приближавшихся к его двери. В замке зазвенел ключ, затем тяжелая дверь со скрипом отворилась.
Безумная надежда промелькнула в голове Жака. Но через мгновение она сменилась разочарованием.
Это был тюремщик. Капюшон плаща скрывал его голову так, что видны были только одни глаза и густая длинная борода.
В руках у вошедшего был фонарь.
— Что вам от меня надо? — отрывисто спросил Жак. — Неужели меня не могут ни на минуту оставить в покое?
Тюремщик, не отвечая ни слова, запер дверь, затем, подойдя к Жаку, откинул с головы капюшон.
— Узнаете ли вы меня, маркиз?— спросил он. Жак внимательно поглядел на него.
— Пьер Ламалу! — вскричал он.
— Да, Пьер Ламалу, — сказал тюремщик, — Ламалу, знавший вас крошечным ребенком, и теперь в отчаянии…
— Что делать! — перебил его Жак. — Это война, я побежден и плачу за это… Я исполнил только свой долг, как другие будут исполнять его после меня…
—Да, да, я знаю, — сказал тюремщик, печально качая головой; — Они говорят, Что вы бунтовщик и что нужно дать пример… Но я знаю, что вы добры и могли желать только добра.
— Друг мой, — отвечал Жак, — сочувствие такого честного человека, как ты, будет моим лучшим и последним утешением.
— Погодите, — сказал Ламалу.
Он подошел к двери и прислушался. Снаружи все было тихо. Тогда он снова подошел к Жаку.
— Видите ли, — сказал он, — я взялся за скверное ремесло, но у меня жена, дети… двое детей… надо как-то жить… Я часто упрекал себя, что взял это место, но теперь я счастлив, что бедность принудила меня к этому…
— Что ты хочешь сказать?
— Вы говорили, господин Жак, что сказанные мною несколько слов будут вашим последнимчугешением… Я не думаю этого, потому что принес вам. другое…;
— Я не понимаю тебя…
Ламалу распахнул плащ и вынул из-за пояса тщательно сложенную бумагу.
— Письмо! — вскричал Жак.
— Да, письмо.
— Кто тебе дал его?
— Одна дама, должно быть, молодая, хотя я и не видел ее лица, так как оно было скрыто густой вуалью. Бедняжка, она долго колебалась. Я видел, что она хочет что-то сказать мне, и шепнул ей: «Я знаю маркизаде Котбеля более двадцати лет». Это внушило ей доверие… Тогда я прибавил: «Если вы хотите, чтобы я сказал ему что-нибудь от вашего имени…» -. «Нет, — перебила она. — передайте вот это письмо…» О! Я сейчас же взял его, и вот оно. Теперь читайте,не теряя времени, потому что, если нас застанут…
Жак молча держал в руках письмо. Он весь дрожал. Казалось, что он не в силах сломать печать. В этом письме была вся его жизнь, все его прошлое, все, что было его счастьем и надеждой…
— Ну же, господин Жак, торопитесь!
— Ты прав, — сказал Жак. — Перед судьями я был храбрее. Он разорвал конверт.
Ламалу поднял фонарь.
Но едва молодой человек бросил взгляд на письмо, как побледнел и вскрикнул.
— Боже мой! Боже! Это ужасно!
— Что случилось, господин Жак? Как! Разве я дурно сделал, что взял на себя это поручение?
Но Жак не слушал его более. Он с жадностью читал письмо, очевидно, написанное второпях.
Вот что в нем заключалось:
«Мой друг, мой брат, я умираю от горя и отчаяния. Вы осуждены! Наш отец так безжалостен! Слезы душат меня, я едва в состоянии писать, а между тем я должна сказать Вам… Боже мой! В такую минуту! Жак, та, которую Вы любите, та, которая отдалась Вам, Мария… Мария стала матерью! Мучения этих ужасных дней ускорили развязку… Она явилась ко мне вне себя от ужаса и горя… я спрятала ее в хижине в Оллиульских ущельях… и вчера вечером она произвела на свет мальчика… Что делать?… Должна ли она объявить об узах, соединяющих вас с нею?… Она хочет это сделать, и мне кажется, что никакая человеческая сила не в состоянии удержать ее… а между тем это будет ее погибелью… Наш отец прогонит и проклянет ее… его мщение распространится даже на маленькое невинное создание, только что увидевшее свет… Жак, в этот торжественный час Вы один можете решить участь моей бедной сестры… Напишите ей Вашу волю! О! Вас, Вас одного она послушается… Требуйте, чтобы она спасла себя… Скажите нам, кому должны мы поручить наше сокровище… О! Как мы будем любить его! Бедный сирота, у него, по крайней мере, будет две матери… Я плачу… Я не могу писать… Все, чего не может выразить перо, Вы сами все поймете… Жак, я прошу одного слова… спасите Марию… избавьте ее от отчаяния! Я не хочу, чтобы она погубила себя, я не хочу, чтобы она умерла… Ответьте, ради Бога ответьте…»
Письмо вдруг прерывалось, очевидно, какой-нибудь неожиданный случай помешал его Продолжению.
Но Жак знал достаточно.
Широко раскрыв глаза, как безумный, он машинально мял в руке письмо, каждое слово которого разрывало ему сердце.
Ламалу не смел более заговорить. Он угадывал, что не в состоянии ничем помочь такому отчаянию. Слезы подступали ему к горлу, и он почти задыхался.
Вдруг Жак выпрямился и положил руки на плечи тюремщику, пристально глядя ему в лицо.
— Друг мой! — сказал он.— Во имя моего отца, во имя всех, кто тебе дорог, я должен выйти отсюда…
Ламалу в изумлении отступил. Ему казалось, что он ослышался. Разинув рот, он молча глядел на Жака. Очевидно, он не понял…
— Пьер, — продолжал Жак дрожащим голосом, — умоляю тебя, выслушай меня! Видишь ли, смерть ничего не значит… но на эту ночь я должен быть свободен.
