балагане воцарилась полная темнота, Малуан поспешно тащил за собой Германс и Памелу… Мюфлие барахтался, совершенно обезумев от опьянения. Он размахивал руками направо и налево, воображая, вероятно, что воюет с жандармами, и забылся до того, что закричал:
— Ко мне, Малуан!… Ко мне, Волки!…
Тогда братья, до тех пор ограничивающиеся только тем, что сдерживали его, переглянулись, и в одно мгновение он был сбит с ног и связан. Кониглю, напомнившего о себе, постигла та же участь, так как Левый решил, что он скорее всего сообщник.
— Ты слышал? — спросил Правый.
— Он сказал: «Ко мне, Волки!»
— Значит, это один из тех разбойников, которых мы пытаемся изловить!
— Это очевидно!
— Надо увезти их, но как выйти отсюда?
Действительно, толпа, выйдя из балагана, собралась у входа в ожидании конца скандала. Малуан вместе с Германс и Памелой кричал:
— Помогите! Режут!
Вдруг Правый появился в дверях. В толпе мгновенно воцарилась тишина.
— Кого из вас зовут Малуан? — спросил он.
— Это я!
— Ну, мы помирились с вашими товарищами, и если вы захотите подождать нас в таверне напротив, то мы разопьем вместе бутылку.
— А товарищи? — спросил Малуан.
— Они уже приходят в себя. Вы понимаете, дело было довольно жаркое-Минута прошла в колебаниях, но, честно говоря, Малуан не особенно жаждал идти в балаган. Да и почему бы атлету не говорить правду? Германс, сама не подозревая, бедняжка, что делает, помогла братьям.
— Только не мешкайте, — сказала она, посылая Правому игривую улыбку.
В сущности, Мюфлие много потерял в ее глазах, и она была непрочь ближе познакомиться с братьями. К тому же Правый был так спокоен, что внушал доверие, так что Малуан взял дам под руки и направился к таверне.
— Теперь, — сказал Правый, возвращаясь в балаган, — нельзя терять ни минуты!
Когда по истечении пяти минут Малуан явился в балаган узнать, отчего братья так мешкают, то оказалось, что там никого нет…
13
ВЫНУЖДЕННАЯ ИСПОВЕДЬ
Пробило девять часов. Герцогиня де Торрес небрежно лежала на кушетке у себя в будуаре. Манкаль стоял перед ней.
— Ну, как там ваш протеже? — спросила она.
— Благодаря вам, — отвечал Манкаль, — герцог де Белен принял его как нельзя лучше. Мой протеже, — он насмешливо подчеркнул это слово, — на пути туда… куда я хочу привести его…
— Право, — сказала куртизанка, — вы настолько загадочны, что мне подчас хочется оскорбиться вашими недомолвками… Разве мы не союзники, как вы сами сказали?
— Даже сообщники, если позволите, — ответил Манкаль. — Но, тем не менее, я полагаю, что в таком союзе, как наш, каждому не мешает иметь, в известной степени, личную свободу…
— Я вспомню об этом при случае.
— С тем условием, однако, что эта свобода никогда не должна расстраивать планов союзника.
— Но иногда можно нечаянно помешать этим планам… если союзник не позаботился их объяснить…
— Вы очень любопытны… Но знаете ли вы, прекрасная герцогиня, что я серьезно опасаюсь…
— Опасаетесь… но — чего?
— Боже мой! Женщины — страшное создание и им прежде всего недостает логики и последовательности.
— В самом деле? Вы философ, Манкаль… и нельзя сказать, чтобы слишком любезный…
— О! У вас всегда найдется достаточно пороков, которые вы сумеете превратить в достоинства, чтобы вам нечего было пугаться легкой, но справедливой критики…
— Я вас слушаю… Итак, вы говорили, что женщине…
— Недостает логики… И спешу добавить, что это, даже в том, что касается любви, составляет ее главную прелесть… Но когда речь идет о делах…
— И что же?
— Тогда это представляет большую опасность… Чтобы достичь заранее намеченной цели, нужна сильная воля, которая не принимает и не делает никаких уступок. Одним словом, нужен ум… а не чувство.
— Разве я дала вам повод подозревать меня в чувствительности?
— Нисколько. Но знаете, чего я боюсь в вас?
— Начали, так уж договаривайте, если вы беретесь рассмотреть мою натуру как открытую книгу!
Манкаль подошел к герцогине.
— Холодные и эгоистичные натуры, как ваша…
— Какая любезность…
— Иногда вдруг испытывают прилив привязанности, симпатии или лучше сказать прямо — страсти, которая бывает тем сильнее, чем она дольше была в состоянии оцепенения…
Герцогиня уже серьезно и внимательно слушала, подперев рукой подбородок и пристально глядя в лицо Манкалю.
— Я пойдудальше, — продолжал он, — у женщины более всего развит дух противоречия… Скажите женщине, что надо ненавидеть этого человека…
— И?…
— И, конечно же, из противоречия она станет любить его.
— А если бы и так?
Манкаль сделал быстрое движение.
— Слушайте! Будем говорить серьезно. Я предложил вам союз… Между нами довольно одного лишь слова: готовы вы или нет исполнить то, о чем мы договаривались? Да или нет?
Манкаль понизил голос.
— Не улыбайтесь так, — продолжал он, — это не совсем… безопасно… Вы знаете меня только наполовину… а между тем, я сказал вам, и это правда, что вся моя жизнь, все мои силы посвящены одной цели — мщению!
— Вы повторяетесь!…
— Еще раз говорю вам, не смейтесь!… Вы должны понять, что я всем пожертвовал ради этого мщения… Разве я жил? Разве я знал какую-нибудь радость? Нет, я затворился в моей ненависти, как монах в келье… и в этом ужасном уединении, нарушаемом только призраками, я постоянно терзал себя жуткими воспоминаниями… Все, все замкнулось на мщении… для успеха которого я просил вашего содействия… и я не позволю, чтобы каприз уничтожил его… Понимаете ли вы меня?
— Разве вы мне не приказали сами… так как вы отдаете именно приказания, мой милый, — чтобы я заставила этого молодого человека полюбить себя?
— И он уже любит вас…
— Я знаю… чего же вам еще?
— Я боюсь, чтобы из чувства противоречия, о котором я сейчас говорил, вы не вздумали… полюбить его сами…
