же употребил все средства для возвращения к жизни своего друга, и через час тот проявил первые признаки жизни.
Мюфлие, дремавший в это время этажом выше, где была его комната, услышал какой-то неясный шум и восклицания. Достойный Волк был, естественно, любопытен и, кроме того, его преследовали призраки жандармов, приходивших отнимать его благополучие.
Он тихонько встал с постели и взялся за ручку двери. Дверь оказалась незапертой.
Такое доверие тронуло бы его, если бы он не вспомнил, что Арчибальд советовал ему, и не без оснований, не выходить из дома, если он не желает иметь недоразумений с блюстителями общественного порядка. Прежде чем нарушить это предостережение, он подошел к постели, на которой Кониглю предавался сладкому сну, и положил руку на плечо коллеги.
— А! — вскричал Кониглю. — Жандармы?
— Нет, твой друг Мюфлие.
— Зачем ты меня будишь?
— В доме какая-то суматоха… Мне хочется пойти посмотреть.
— Не делай глупостей! Тебя поймают!
— Я верю слову дворянина.
— Ха, мы-то знаем, что такое честное слово… Сколько мы их давали!
— Не оскорбляй нашего хозяина… Я думаю, что с ним могло что-нибудь случиться… Кто знает… Может быть, ему нужна помощь… Э, да что там! Я иду!
— Мюфлие! — крикнул еще раз Кониглю.
Но Мюфлие принадлежал к числу людей, в которых размышления усиливают храбрость. Он тихонько спустился с лестницы и, заметив, что из-под одной двери проходит свет, наклонился посмотреть в замочную скважину.
Вот что он увидел…
Арман де Бернэ приводил в чувство Арчибальда при помощи растираний.
Мюфлие пожал плечами.
— Слишком вяло! — прошептал он. — Ну, живее, живее! А! Он утонул, этот бедняга маркиз… Черт возьми!… Верно, какая-нибудь новая штука этого негодяя Биско!…
И он продолжал вполголоса уговаривать Армана действовать живее.
Вдруг тот, не оборачиваясь, бросил несколько слов стоявшему рядом лакею, который, спеша исполнить полученное приказание, поспешно распахнул дверь.
Увы! Эта дверь вела в коридор! Голова Мюфлие приходилась как раз напротив ручки. Дверь привела в движение ручку, а ручка, естественно, толкнула Мюфлие прямо в его величественный нос, обладатель которого, точно также естественно растянулся на полу.
— Это что такое? — воскликнул Арман.
Двое лакеев, между тем, успели поднять на ноги Мюфлие.
— Милостивый государь, — начал он, — мое появление, а в особенности мой костюм, могут вам показаться странными. Кто я? Друг, гость господина маркиза, и я беру на себя смелость благодарить вас за преданность, которую вы проявляете в настоящую минуту!
Мюфлие был великолепен! Арман с удивлением смотрел на него. Вдруг в его глазах мелькнула догадка.
— А! Вы один из двух…
— Джентльменов, — перебил Мюфлие, предчувствовавший нежелательный эпитет, — джентльменов, которым маркиз предложил свое любезное гостеприимство.
— Понятно. Но зачем вы пришли сюда?
— Ах, сударь, если бы я не боялся вас уязвить, то позволил бы себе сказать, что моя помощь может быть вам весьма полезна.
— В чем это, позвольте узнать?
— Боже мой, повторяю вам, не сердитесь, но вы довольно плохо растираете его!
— В самом деле…
— Если вы мне позволите, то вот этими руками я сделаю это гораздо лучше.
Он обнажил руки, лохматые, как медвежьи лапы.
— Вы знаете, как надо растирать?
— Естественно!
Действительно, в те счастливые времена существовал особого рода промысел, который долгое время давал Мюфлие средства к жизни.
Власти выдавали тому, кто вытащит утопленника, 15 франков за живого и 25 франков за мертвого. Это странно, но это было именно так.
Мюфлие, прогуливаясь по берегу, толкал в воду какого-нибудь прохожего, ждал некоторое время, пока тот захлебнется, потом бросался в воду и вытаскивал тело.
После этого он относил его в полицию, затем вызывали доктора, и Мюфлие наблюдал процедуру оживления.
Его положение было весьма щекотливо. Если жизнь возвращалась в это бесчувственное тело, то, во-первых, он терял 10 франков, а во-вторых, утонувший мог еще вдобавок пожаловаться на его нелюбезное обращение.
Это объясняет то участие, с которым Мюфлие следил за всем процессом возвращения утопленника к жизни, готовясь исчезнуть, если наука начнет торжествовать над смертью.
Поэтому все способы растирания были ему отлично знакомы, но само собой разумеется, что он не сообщил всех этих интересных подробностей Арману.
При взгляде на эти мускулистые руки, медик в Армане взял верх над человеком. К тому же опасность исключалась, если он стоит рядом…
— Попробуйте, — сказал он. — Только не забывайте, что я слежу за вами!
Мюфлие улыбнулся, бросил на лакеев презрительный взгляд и подошел к постели.
О! Это была артистическая работа! Он растирал в бешеном темпе, и его руки не уставали! Можно было подумать, что это машина, а не человек, так четки были его движения.
Не прошло и четверти часа, как в теле Арчибальда начало восстанавливаться кровообращение.
— Бедняга! — вырвалось у Мюфлие. — Должно быть, он недурно выкупался!
Затем он обернулся к Арману.
— Что вы скажете о хорошей дозе табачного дыма?
— А? — переспросил де Бернэ.
— Ну, да! Я видал, как это делали! Когда они начинают приходить в себя, им вдувают в нос табачный дым. Это возбуждает как нельзя лучше!
— Валяйте, — сказал Арман, поняв, что перед ним специалист.
Мюфлие подошел к двери и сложил руки в виде рупора.
— Эй! Кониглю! — закричал он.
— Что такое?
— Принеси мне сюда набитую Жозефину!
Затем он с улыбкой обернулся к Арману.
— «Жозефина» — это моя трубка!
Кониглю, ничего не понимая, тем не менее, поспешил исполнить приказание.
Если бы не значительность момента, то наши герои в ночных рубахах представляли бы довольно забавную картину.
Как бы то ни было, но Арман уже без колебаний решил принять услуги двух негодяев, неожиданно превратившихся в братьев милосердия.
И действительно, они делали свое дело с такой замечательной ловкостью, что не оставалось желать ничего более. Табак, раздражая дыхательные органы, вызвал спазматическое сокращение их мышц, результатом которого было восстановление через некоторое время вполне нормального дыхания.
Тут случилось любопытное обстоятельство. Когда Арчибальд открыл глаза, то первое, что он увидел, были лица склонившихся над ним двух Волков. Тогда его расстроенный рассудок пришел к выводу, что он в
