— Скорее всего это правда. К мнению твоих дедушки и бабушки прислушивались многие. Разумеется, они не могли не привлечь к себе внимания властей. Их назвали радикалами. Сочли, что они опасны. Ты помнишь, как их арестовали?
— Я помню последствия.
Он на несколько секунд закрыл глаза.
— Мать тяжело это переживала?
— Да.
— Наташа больше уже не стала прежней. Ты это понимаешь?
— Да.
— А теперь вернемся к отцу. Он потерял все: карьеру, репутацию, диплом, родителей жены. И внезапно, когда его сбросили на самое дно, государство предложило твоему отцу пряник — шанс начать жизнь с чистого листа.
— Жизнь в США.
— Да.
— Но ему пришлось стать агентом КГБ?
Сош протестующе замахал руками.
— Неужели ты не понимаешь? Шла большая игра. И что мог узнать такой человек, как твой отец? Даже если бы попытался — чего он никогда не делал, — что он мог им сказать?
— А моя мать?
— В Наташе видели лишь жену. Жены государство не интересовали. Какое-то время она ходила под подозрением. Как я и говорил, власть считала ее родителей радикалами. Ты действительно помнишь время, когда их арестовали?
— Думаю, да.
— Они создали группу, стараясь донести до общественности необходимость защиты гражданских прав. И добились многого, пока к ним не внедрили предателя. Агенты КГБ пришли ночью. — Он помолчал. — Нелегко говорить об этом. О том, что с ними сталось.
Я пожал плечами:
— Им хуже уже не будет.
Он ничего на это не ответил.
— Что с ними сталось, Сош?
— Их отправили в ГУЛАГ… трудовой лагерь. С ужасными условиями. Твои дедушка и бабушка были уже немолоды. Ты знаешь, чем все закончилось?
— Они умерли.
Сош отвернулся от меня, подошел к окну и уставился на Гудзон. Два огромных лайнера стояли в порту. Слева сквозь дымку проглядывала статуя Свободы. Манхэттен — такой маленький, всего восемь миль в длину, но, как и в случае Соша, ты всегда чувствуешь его мощь.
— Сош?
— Ты знаешь, как они умерли? — Голос его смягчился.
— Так ты же говорил: жить пришлось в ужасных условиях. Дедушка свалился с инфарктом.
Сош все не поворачивался ко мне.
— Никто не лечил его. Ему не давали лекарств. Не прошло и трех месяцев, как он умер.
— Но ты ведь что-то недоговариваешь мне? — спросил я после паузы.
— Ты знаешь, что случилось с твоей бабушкой?
— Мне известно только то, что говорила мать.
— Скажи мне.
— Баба тоже заболела. После смерти мужа сердце у нее не выдержало. Для семейных пар, которые прожили долгую жизнь, это обычное дело. Один умирает, второй тут же уходит следом.
Он молчал.
— Сош?
— В каком-то смысле это правда.
— В каком-то смысле?
Он все смотрел в окно.
— Твоя бабушка покончила с собой.
У меня внутри словно что-то оборвалось. Я медленно покачал головой. Сош продолжил:
— Повесилась на веревке, которую сплела из разорванной на полоски простыни.
Я не мог произнести ни слова. Думал о фотографии бабы. О ее улыбке. Об историях, которые рассказывала о ней мать. О ее остром уме и еще более остром языке. Самоубийство…
— Мама знала? — спросил я.
— Да.
— Она никогда мне не говорила.
— Может, и мне не следовало.
— Почему же сказал?
— Я хотел, чтобы ты видел полную картину. Твоя мать была очаровательной, утонченной женщиной. Твой отец ее обожал. Но после ареста родителей, после того как их фактически отправили на смерть, она изменилась. Ты это чувствовал, не так ли? Ее меланхолию? Даже до случившегося с сестрой.
Я ничего не сказал, но да, чувствовал.
— Просто я хотел, чтобы ты знал, как это было. Для твоей матери. Тогда, возможно, ты лучше все поймешь.
— Сош?
Он ждал, по-прежнему глядя в окно.
— Ты знаешь, где моя мать?
Здоровяк долго молчал.
— Сош?
— Раньше знал. Когда она убежала.
Я с трудом сглотнул.
— И куда она отправилась?
— Наташа вернулась домой.
— Я тебя не понимаю.
— Она вернулась в Россию.
— Почему?
— Ты не можешь ее винить, Павел.
— Я и не виню. Просто хочу знать.
— Невозможно убежать от родины, как пытались сделать они. Ты надеешься измениться. Ты ненавидишь государство, но не свой народ. Родина остается родиной. Навсегда.
Он повернулся ко мне. Наши взгляды встретились.
— Поэтому она убежала?
Он молчал.
— В этом причина? — Я почти кричал. Чувствовал, как в ушах шумит кровь. — Потому что родина — всегда родина?
— Ты не слушаешь.
— Нет, Сош, я слушаю. «Родина остается родиной». Это чушь собачья. Как насчет того, что семья — всегда семья? Муж — всегда муж? Сын — всегда сын?
Он не ответил.
— А как же мы, Сош? Отец и я?
— Ответа у меня нет, Павел.
— Ты знаешь, где она сейчас?
— Нет.
— Это правда?
— Да.
