Его родители хранили туалетные принадлежности, полученные во время полетов в первом классе. Он дал один комплект Бренде. Еще он нашел футболку и пижамные штаны.
Когда она крепко поцеловала его в губы, Майрон почувствовал, как отреагировало его тело. Возбуждение от первого поцелуя, его новизна, ее удивительный вкус и запах. Молодое, крупное тело, тесно прижатое к нему. Никогда еще Майрон не чувствовал себя таким потерянным, одурманенным, невесомым. Когда их языки соприкоснулись, его как током ударило, и он услышал собственный стон.
Он поспешно отодвинулся.
– Мы не должны. Твой отец только что умер. Ты…
Она заставила его замолчать еще одним поцелуем. Майрон положил ладонь ей на затылок и почувствовал, как в глазах закипают слезы.
Когда поцелуй прервался, они так и остались стоять обнявшись, переводя дыхание.
– Если ты скажешь, что я себя так веду, потому что чувствую себя уязвимой, ты ошибешься, – промолвила Бренда. – Ты сам это знаешь.
Он проглотил комок в горле.
– У нас с Джессикой сейчас трудный период.
– Я вовсе не об этом говорю, – возразила Бренда.
Он кивнул. Он знал. И именно это пугало его после двенадцати лет любви к одной и той же женщине. Он отступил.
– Спокойной ночи, – с трудом проговорил Майрон. И кинулся в свою старую комнату в подвале. Забрался под простыню, натянул ее до самой шеи. Уставился на пожелтевшие афиши с Джоном Хавличеком и Ларри Бердом. Хавличек, великий кельт, появился на стене, когда Майрону было шесть лет. Берд присоединился к нему в 1979-м. Майрон надеялся, что в старой комнате, среди знакомых образов сможет успокоиться.
Он просчитался.
Глава 18
Телефонный звонок и приглушенные голоса проникли в его сон, стали его частью. Но открыв глаза, Майрон почти все забыл. Во сне он был моложе, и просыпаясь, почувствовал глубокое сожаление. Он снова закрыл глаза, пытаясь снова вернуться в теплый, ночной мир. Второй звонок начисто унес гаснущие образы, словно лунную пыль.
Он потянулся к сотовому телефону. Часы на прикроватном столике, как и все последние три года, показывали полдень. Майрон взглянул на свои часы. Почти семь утра.
– Слушаю?
– Ты где?
Майрону понадобилась секунда, чтобы догадаться, кто звонит. Офицер Франсин Нигли, его бывшая школьная приятельница.
– Дома, – хрипло ответил он.
– Помнишь, где мы пугали на Хэллоуин?
– Ага.
– Жду тебя там через полчаса, – сказала она.
– Ты достала досье?
Щелчок.
Майрон отложил телефон. Несколько раз глубоко вздохнул. Прекрасно. Что дальше?
Через вентиляционное отверстие он слышал приглушенные голоса. Они доносились с кухни. Годы, проведенные в этой комнате, научили его различать, из какой части дома доносится звук. Он напоминал себе того индейского воина, который, приложив ухо к земле, мог рассчитать расстояние до приближающихся всадников.
Майрон сбросил ноги с кровати. Потёр ладонями лицо. Накинул старый халат, быстренько почистил зубы, причесался и направился в кухню.
Бренда с матерью пили за кухонным столом кофе. Майрон знал, что растворимый. Мать не слишком разбиралась в кофе. Но желудок призывно отозвался на великолепный запах свежей выпечки. Большая плошка с булочками красовалась на столе вместе с джемами, маслом и пачкой свежих газет. Типичное воскресное утро в доме Болитаров.
– Доброе утро, – сказала мать.
– Доброе утро.
– Чашку кофе?
– Нет, спасибо. – Надо будет по дороге к Франсин купить свой любимый сорт.
Майрон взглянул на Бренду. Она спокойно встретилась с ним взглядом. Никакого смущения. Майрона это порадовало.
– Доброе утро, – обратился он к ней. Находчивый малый, этот Майрон.
Она кивнула в ответ.
– Есть свежие булочки, – сообщила мать на тот случай, если он вдруг ослеп на оба глаза. – Отец купил с утра пораньше. В ливингстонской булочной. Помнишь, Майрон? Той, что на Нортфилд-авеню? Рядом с пиццерией «Два гондольера»?
