И сразу вслед за этим пассажем, писанным самым высоким стилем, словно видишь усмешку царя Ивана:
'А где по грехом, по случаю, животворящего креста явления не было, тут и бой был. Много отпущено всяких людей: спрося их, уведай'.
В другом случае длинное рассуждение со ссылками на учение фарисеев, с цитатой из апостольских посланий внезапно заканчивается грубой и разговорной фразой:
'Что же, собака, и пишешь и болезнуешь, совершив такую злобу? Чему убо совет твой подобен, паче кала смердяй?'
Грубость выражений царя Ивана исключительна, но она стилистически оправдана, ибо разрушает этикет. Так, царь Иван нарочито снижает высокую патетику Курбского.
'Уже не узриши, мню, лица моего до дни Страшного суда', - пишет царю Курбский.
'Кто бо убо и желает таковаго ефиопскаго лица видети?' - отвечает Иван IV.
Характерно в этом плане второе послание Грозного Курбскому, то, где шла речь о 'градах Германских'. Послание это было написано (или, вернее, продиктовано) в особо приятной для царя Ивана обстановке. В 1577 году русские войска, которыми на этот раз командовал сам государь, взяли в Ливонии город Вольмар, тот самый, из которого отправил свое первое послание Курбский. Да не просто отправил, а с вызовом подчеркнул:
'Писано в Вольмере, граде государя моего Августа Жигимонта короля, от него же надеюся много пожалован быти и утешен от всех скорбей моих'.
Крепко засели в памяти царя Ивана эти 'злокусательные' слова и всплыли наружу через 13 лет, когда он въехал в Вольмар победителем.
В том давнем послании Курбского было еще одно место, видимо, задевшее Грозного, хотя н несколько иначе. Говоря о своих военных заслугах, Курбский писал, что редко бывал дома,
'но всегда в дальноконных градех твоих против врагов твоих ополчяхся'.
Эпитет 'дальноконный', то есть такой, до которого и на коне добираться долго,-изобретение Курбского. Это яркое и образное словцо, должно быть, уязвило уже писательское самолюбие Грозного. Он и к нему вернулся через 13 лет, когда во взятом только что Вольмаре диктовал саркастическое послание своему врагу. Вспомнив в 1577 году о дальноконных градах, царь продолжил:
'...ныне мы з божиею волею своею сединою и дали твоих дальноконных градов прошли'.
Но мотив коней продолжает развиваться: '...коней наших ногами переехали все ваши дороги', нельзя сказать, что 'не везде коня нашего ноги были'... И наконец, заключительный удар:
'И где еси хотел упокоен быти от всех твоих трудов, в Волмере, и тут на покой твой бог нас принес, и где, чаял, ушел - а мы тут, з божиею волею сугнали, и ты тогда дальноконнее (выделено мной. - В. К.) поехал'.
В свои послания Иван IV свободно включал не только сдобренные ссылками на Библию и исторические примеры рассуждения, но и простые, написанные живым языком зарисовки. Тут и описание одного из боярских мятежей:
'...а митрополита затеснили и манатью на нем с источники изодрали, а бояр в хребет толкали';
тут и неожиданно возникающая после сентиментально-торжественных слов о 'юнице' (царице Анастасии), которую у него якобы 'отняли', придворная сплетня о каком-то любовном приключении Курбского:
'А буде молвиш, что я о том не терпел и чистоты не сохранил (речь идет о новых браках царя. - В. К.) - ино вси есмы человецы.Ты чего для понял стрелетцкую жену?'
Этот последний намек уязвил Курбского. В ответном послании он писал, что то, что пишет царь, 'припоминаючи... стрелецких жен' - это 'смеху достойно и пияных баб басни' (один из редких случаев, когда Курбский прибег к просторечию!).
Курбский, видимо, знал, что царь гордится своим стилем, знал, как ударить побольнее. А потому именно в эту точку часто направлял свои уколы. Отвечая на первое послание Грозного, он назвал его 'широковещательным и многошумящим', негодовал на смешение в нем цитат из Священного писания с бытовыми припоминаннями:
'Туто же о постелях, о телогреях и иные бещисленные, воистину, яко бы неистовых баб басни',
а затем приходил к выводу, что так 'варварско' написанное послание вызывает удивление и смех не только у 'ученых и искусных мужей', но и у детей; добавлял, что негоже так писать 'в чюждую землю', где кое-кто разбирается 'не токмо в грамматических и риторских, но и в диалектических и философских учениих'.
Но эти упреки Курбского относятся не к слабым, а к сильным сторонам стиля Грозного. Курбский выступает здесь в роли традиционалиста, слишком хорошо знающего, как должно, как положено писать. Именно литературное новаторство царя вызывает раздражение у его оппонента.
Дипломатическая перебранка
Этот стиль живой перебранки Грозный вводил даже в дипломатическую переписку, например, в послание английской королеве Елизавете I. Царь отправил его 24 октября 1570 года в момент обострения русско-английских отношений. Англия получила в свое время значительные привилегии в русской внешней торговле, давшие ей почти монопольное положение. В обмен царь Иван рассчитывал на союз в Ливонской войне. Но королева не собиралась втягиваться в войну на континенте и соглашалась лишь предоставить царю Ивану политическое убежище, если он будет вынужден бежать из России (а Иван IV вроде всерьез об этом подумывал).
Перечислив в послании все прегрешения английской дипломатии, ратующей лишь о торговых привилегиях, царь Иван с негодованием писал:
'И мы чаяли того, что ты на своем государьстве государыня и сама владееш... Ажно у тебя мимо тебя люди владеют, и не токмо люди, но мужики торговые, и о наших о государских головах и о честех и о землях прибытка не смотрят, а ищут своих торговых прибытков. А ты пребываеш в своем девическом чину, как есть пошлая девица'.
В некоторое оправдание грубости Ивана Грозного можно сказать лишь, что слово 'пошлый' в языке того времени означало обыкновенный. Но все же назвать великую королеву Англии обычной девицей было достаточным оскорблением, тем более что Елизавета была озабочена своим девством, болезненно воспринимала намеки на него, и, должно быть, царю Ивану было это известно.
В послании есть еще один момент, уже не стилистический. Царь Иван выступает здесь как феодальный монарх, который глубоко возмущен ролью буржуазии в политике той страны, где уже начали развиваться капиталистические отношения. Грубость царя имеет здесь, таким образом, серьезную идеологическую подоплеку.
