Васильевич Шереметев (инок Иона), Иван Иванович Хабаров (инок Иооасаф), Василий Степанович Собакин (инок Варлаам). Все смирение забыто царем, когда речь заходит о боярах: Собакин (то ли дядя, то ли даже отец кратковременной царицы Марфы) - 'злобесный пес', Шереметев - 'бесов сын', Хабаров - 'дурак и упырь'. Бояре, придя в монастырь, ввели 'свои любострастные уставы', а потому 'не они у вас постриглися - вы у них постриглися'. Постепенно нарастает сарказм, направленный уже не столько против бояр, сколько против потворствующих им монахов: 'Да Шереметева устав добр - держите его, а Кирилов устав не добр - оставь его!'
Сочными красками описывает царь привольную жизнь аристократических монахов.
'А ныне у вас Шереметев сидит в келии, что царь, а Хабаров к нему приходит, да и иныя черньцы, да едят, да пиют, что в миру. А Шереметев нивести с свадьбы, нивести с родин, розсылает по келиям пастилы, ковришки и иныя пряныя составныя овощи (изысканные кушанья. - В. К.)... А инии глаголют, будто де вино горячее (водку. - В. К.) потихоньку в келню к Шереметеву приносили: ано по монастырем и фряские (итальянские, виноградные. - В. К.) зазор'.
Реализм описания настолько велик, что становится ясно, у царя были источники информации о всех деталях жизни бояр в обители Кирилла-чудотворца. Один из них он даже назвал - к царю с жалобами на монастырь приезжал В. Собакин и доносил, 'что будто вы про нас не гораздо говорите со укоризною'. Правда, царь уверял, что 'на то плюнул и его бранил' и добавил, что Собакин - 'мужик очюнной (не до конца проспавшийся. - В. К.), врет и сам себе не ведает что'. И все же, вероятно, резкий тон послания отчасти объясняется этим доносом.
Впрочем, и без Собакина царь по многим примерам реально представлял себе, каков был подлинный, не отраженный в строгих уставах быт монастырей. Недаром он подчеркивает, что порядки в Кириллове - не исключение. Повсюду, полагает царь, распространилось пьянство: '...в мале поселим поникши и потом возведем (поднимем. - В. К.) брови, таже и горло, и пием, донеле же (пока. - В. К.) в смех и детем будем'. Даже 'у Троицы в Сергиеве благочестие иссякло и монастырь оскудел', да и 'по всем монастырем' прежние 'крепкие' уставы 'разорили любострастные'.
Напрасно царь делал вид, что такие испорченные нравы - новость. За два с лишним десятка лет до того, в 1551 году, выступая на церковном соборе, сам же Иван Васильевич рисовал не лучшую картину монастырской жизни. В монастыри многие постригаются не 'спасения ради душа своя', а 'покоя ради телеснаго, чтобы всегда бражничать'. Настоятели покупают свои должности, 'доводят' за счет монастыря своих родичей, в кельи 'небрежно жонки и девки приходят', а архимандриты и игумены все монастырские богатства 'с роды, и с племянники, и с боляры, и с гостьми, и с любимыми друзи истощили'. Такие порядки, по мысли царя, нарушают равенство 'братии во Христе', которое должно существовать в монастыре.
О каком равенстве можно говорить, если у Шереметева 'и десятой холоп, которой у него в келий живет, ест лутчи братий, которыя в трапезе ядят'? Обрядившийся внезапно в демократические одежды царь грозно вопрошает монахов: 'Ино то ли путь спасения, что в черньцех боярин бояръства не състрижет, а холоп холопъства не избудет?' Изображенную им картину Грозный доводит до логического абсурда: 'И только нам благоволит бог у вас пострищися, ино то всему царьскому двору у вас быти, а монастыря уже не будет'.
Раздражение царя вызвал еще один факт из жизни Кириллова монастыря. Здесь был похоронен князь Владимир Иванович Воротынский; над его могилой вдова соорудила церковь - сохранившийся до наших дней памятник архитектуры, удивительно изящный, сравнительно небольшой храм. Послание же царь писал вскоре после того, как казнил брата князя Владимира - героя битвы при Молодях Михаила Ивановича. К тому же один из монахов в беседе с царем неосмотрительно похвалил княгиню за благочестие. Только что требовавший полного равенства людей перед богом царь Иван на этот раз возмущается тем, что церковь Воротынскому - не по чину: положено лишь 'царьстей власти церковию и гробницею и покровом почитатися'. Могло бы быть лишь одно основание для исключения - если бы похороненный был святым. Но в монастыре все обстоит наоборот: '...над Воротынским церковь, а над чюдотворцем нет'. И потому на Страшном суде, иронизирует царь, Воротынский и Шереметев должны оказаться выше святого основателя монастыря: Воротынский церковью, а Шереметев - уставом, который на практике заменил устав Кирилла.
Автор позволил себе так подробно остановиться именно на этом послании, поскольку в нем сошлось многое: и воззрения царя, и лицемерие, и литературная одаренность, и убийственный сарказм.
Сила царской иронии была так велика, что редко встречала отпор, и не только потому, что была царской. Тем удивительней тот почти единственный случай (если не считать посланий Курбского), когда царь получил достойный ответ на свое послание. На царские насмешки ответил тот, от кого меньше всего этого можно было ожидать: крупный опричник Василий Григорьевич Ильин-Грязной.
История переписки царя Ивана с Василием Грязным такова. Вскоре после отмены опричнины Грязной, который был думным дворянином, попал в крымский плен. В Крыму обрадовались: не каждый день в плен попадает любимец государя, член Боярской думы. Хан предложил выкупить бывшего опричника за невероятную сумму в 100 тысяч рублей (вспомним, что именно столько царь взыскал со 'всей земли' за свой 'подъем' в опричнину) или обменять на попавшего в русский плен крупнейшего крымского полководца Дивея-мурзу. Грязной отправил царю письмо, в котором решился сообщить об этих предложениях.
Царь разгневался: как смеет 'Васюшка Грязной' даже подумать, что за него можно дать такой выкуп! Жестоко высмеял он своего приближенного, имевшего неосторожность оказаться в плену:
'...Было, Васюшка, без путя середи крымских улусов не заезжати, а уже заехано - ино было не по объездному (объезд - охота. - В. К.) спати'.
Грозный пишет, что Васюшка думал, что поехал охотиться на зайцев,
'ажно крымцы самого тебя в торок ввязали. Али ты чаял, что таково ж в Крыму, как у меня стоячи за кушеньем шутити?'.
Царь пишет, что крымцы гораздо лучше, чем его приближенные, умеют воевать, а если бы крымцы 'были, как вы, жонки', им не только не удалось бы дойти до Москвы, но даже и через Оку не перебраться. Иван напоминает Грязному о его незнатности, сравнительно низком происхождении, но милостиво замечает, что из-за близости к государю ('для приближенья твоего') он готов заплатить две тысячи рублей выкупа, 'а доселева такие по пятидесят рублев бывали'.
Не стоит и менять Грязного на Дивея. Ведь мало того, что Дивей куда выше рангом ('у Дивея и своих таких полно было, как ты, Вася''; 'в нынешнее время неково на Дивея меняти'), такая мена к тому же невыгодна:
'...ты один свободен будешь, да приехав, по своему увечью лежать станешь, а Дивей,
