крутая, заросшая лесом возвышенность, там было тихо. Справа за неглубоким оврагом с редкими кустами на склонах стоял холм вроде нашего. А еще дальше вправо и назад огромной дугой тянулась цепь пологих холмов. Судя по звукам стрельбы и сигнальным ракетам, это была граница нашего плацдарма.
Около полудня меня вызвал командир батальона, по ходам сообщения мы прошли к его наблюдательному пункту. Здесь он указал мне на небольшой бугорок рядом с отдельно стоявшим кустом и попросил подавить вражеский пулемет: «Открывает огонь, как только выглянет из траншеи кто-нибудь из наших». В бинокль я даже разглядел фигуру человека, привставшего рядом с бугорком. «Сейчас мы его раздолбаем», — уверенно пообещал я и пошел к своим. «Орудие, к бою!» — прозвучала команда Тетюкова, а я тем временем ищу тот куст, который был ориентиром. Досада! — ни куста, ни бугорка отсюда не видно, мешают подсолнухи на гребне высоты. А ведь пообещал, что выручим пехоту. Принимаю необычное решение: заряжаем пушку и ориентируем ее приблизительно в нужное направление, затем я вскарабкиваюсь на щиток. В бинокль прекрасно виден бугорок, рукой показываю, куда довернуть лафет, и, убедившись в том, что навели хорошо, под свист пуль проклятого пулемета соскакиваю на землю. После первого нашего выстрела пулемет умолк, производим еще несколько. Комбат по телефону благодарит за удачную стрельбу, просит «для профилактики» перенести огонь на траншеи немцев, что мы делаем без особых затруднений. (Теперь я считаю свое «необычное решение» ненужной мальчишеской бравадой. Можно было добиться того же результата, корректируя огонь с наблюдательного пункта. Правда, это заняло бы больше времени и, главное, не выглядело бы так эффектно.)
На следующий день у нас снова было довольно тихо, зато справа звуки боя все усиливались. Когда стемнело, показалось, что ракеты, обозначающие передний край, взлетают заметно ближе, чем накануне. Ночью нам привезли немного бронебойных снарядов, осколочные застряли в пути. А утром стало ясно, что немцы теснят наших соседей справа, звуки боя теперь доносятся почти сзади. Немецкие бомбардировщики по-прежнему неустанно обрабатывают глубину плацдарма.
Пришло сообщение, что тяжело ранен командир полка. К вечеру немцы уже были в километре от командного пункта полка, а наша высота оказалась полуокруженной. Ни мы, ни пехота ужина и боеприпасов уже не получили. Ночью, наблюдая вспышки ракет, я с тревогой отмечал, как заметно продвинулись немцы справа от нас. Непрерывно слушал телефонные переговоры батальона с КП полка. Перед рассветом услышал голос зам. командира полка по политчасти майора Тарасова: «Без паники, товарищи! За ночь положение полностью восстановлено!» А где-то рядом урчат немецкие танки, и видно, как невдалеке взлетают немецкие осветительные ракеты. Незаметно для себя я уснул в окопчике с трубкой у уха. Разбудил меня толчок в плечо и гневный оклик Назаренко: «Младший лейтенант! Немцы!» Я вскочил, было совсем светло. Николай молча указывает на овраг. Там, метрах в 150 от нас, спокойно идут трое фрицев. Разворачиваем пушку, Тетю ко в с Исмайловым готовят выстрел бронебойным, других нет. Стреляем. Немцы прячутся в ближайший куст, но мы их видим и следующими снарядами накрываем точно. Почему-то совсем тихо впереди, и телефон молчит. Назаренко идет искать обрыв и сразу же возвращается: «Да там никого уже нет!» Ситуация стала драматической...
Отправляю Тетюкова за передком, его нет минут пятнадцать, возвращается очень серьезный: передка с лошадьми на месте нет, а немцы уже недалеко от КП полка, там слышна перестрелка. Снимаем с орудия панораму, вынимаем затвор, бросаем его в ровик и засыпаем землей. Теперь, озираясь по сторонам, короткими перебежками опускаемся в долину и добираемся до здания, где располагался КП. Совсем рядом трещат автоматы. Никого из полкового начальства не видно, несколько солдат поодиночке проходят мимо усадьбы и скрываются в кустарнике. Мы следуем за ними. Впереди луг, на котором, как островок, стоит группа густых кустов, до нее метров тридцать. По одному достигаем «островка», здесь человек двадцать наших, солдаты, офицеры, вижу майора Тарасова. Все вокруг серьезные, разговаривают вполголоса. Пробираюсь к противоположной стороне «островка», выглядываю из кустов, и... душа уходит в пятки: метрах в пятидесяти от меня стоят два немецких танка, между ними метров семьдесят, башни танков смотрят друг на друга. Изредка по кустам откуда-то стреляют из автоматов. Со стороны танков появляется советский солдат, подходит к нам и передает ультиматум: «Если не сдадитесь, немцы через пять минут раздавят всех подряд». Что делать? До следующего куста метров семьдесят, но на пути танки. Все-таки кто-то бросается в просвет между танками, за ним другой, третий. Вот побежал Тарасов, выждав несколько секунд, делаю рывок и я. Бегу, чуть согнувшись, сердце колотится от волнения и страха. Вдруг, когда я был совсем рядом с танками, потрясающей силы удар свалил меня с ног, запахло гарью, почувствовал сильную боль в правом бедре. Прижал рукой место ранения и лежу, не шевелясь, в ужасе оттого, что теперь не смогу уйти от плена. Впереди негромко стонет Тарасов: «Братцы, не бросайте!» Постепенно начинаю соображать: взрыва-то не было, видимо, меня ударило комком спекшейся земли. Осторожно отнимаю руку от бедра и бросаю взгляд на ладонь — сухая! Смотрю вперед, а недавно стонавший Тарасов вдруг вскочил и помчался к кусту, до которого уже совсем недалеко. За ним рванул и я, бежал почему-то с трудом. Уже лежа в кусте, обнаружил, что оторван на пятке подбор моего правого сапога, наверное, это от удара другим комком. Оторвал шлепавший подбор и добежал до кустов на краю луга, здесь была группа наших, а метрах в трехстах начиналась глубокая балка, по которой текла речушка — приток Миуса.
На открытом лугу перед балкой сотни наших солдат, это те, кто еще вчера воевал на высотах. Оглядываюсь на противника — с обоих танков почему-то одна за другой взвиваются сигнальные ракеты, а сами танки пятятся в разные стороны. Смотрю вверх — на нас пикируют «юнкерсы». Все пространство перед балкой — кромешный ад, редкая бомба не находит жертвы. Уцелевшие бегут к балке в надежде укрыться под обрывами. Появился Тетюков с панорамой в руке, он и другие застрявшие рядом с усадьбой дождались начала бомбежки, когда танки разъехались, открыв путь сюда. Мы вместе добегаем до балки, минуя по пути много трупов и падая всякий раз, когда слышим свист очередной бомбы. Вот уже и речка, на ее поверхности вздувшиеся до размеров бегемота конские трупы,а в это время очередная девятка пикировщиков выбрала целью вход в балку. Бомбы рвутся совсем рядом. Страх толкает под обрыв, в воду, рядом с убитым конем. Но вот бомбежка кончилась, отряхиваемся от воды и вместе с другими уцелевшими медленно идем в сторону, где раньше находились наши тылы. Помогаем раненым, встречаем несколько однополчан. Наконец появляются организованные группы солдат и офицеров, занимающие оборону. Встречные рассказали, что сюда прибыл заградотряд. Началась сильная гроза, теперь, слава богу, бомбить не будут.
Вскоре нас встречают Винокуров и Камчатный. Ваня обнимает меня, ведь двумя часами раньше здесь появился наш ездовый Суюнов, чудом прорвавшийся с передком из полуокруженной зоны. Он рассказал им, что мы остались в «мешке» и все уже посчитали нас плененными или погибшими.
К концу дня связь с командованием полка была восстановлена, поступил приказ отойти для пополнения и подготовки к новым боям. Так 31 июля закончились бои в примиусском районе, который мы стали называть «Балкой смерти».
Настроение было скверное: с таким трудом потеснили немцев, столько понесли потерь, и вот пришлось все отвоеванное оставить врагу. Обидно было также, что никого за эти бои не наградили, так как «сверху» разъяснили, что за неудачные операции наград не дают. Узнали, что снят со своего поста командарм Крейзер. Правда, вскоре произошла «переоценка ценностей»: было объявлено, что наша операция способствовала исторической победе советских войск на Курской дуге, так как немцам пришлось оттянуть на нас несколько дивизий и большую часть их 6-го воздушного флота (сообщали, что на наш плацдарм ежедневно совершалось до 2000 самолетовылетов).
Дивизию отвели километров на двадцать от линии фронта.
* * *
За недолгие дни прошедших боев мне столько раз было страшно, что, рассказав об этих событиях, решил поделиться своими мыслями о страхе.
Страшно ли было на войне?
Я не верю в то, что среди людей с нормальной психикой существуют такие, о которых можно сказать, что им неведомо чувство страха. Во всяком случае, все, с кем был рядом в бою, к этой категории людей не принадлежали. Другое дело, как они вели себя в ситуациях, вызывавших страх. В подобных условиях большинство моих однополчан не теряло разума, сохраняло самообладание, не забывало о долге,
