выступом в одном углу каре, образовавшемся вследствие броска вьючных животных, и прорвать строй. На несколько мгновений показалось, что дело принимает плохой оборот. Картечницу заклинило вследствие перекоса патрона (частая причина отказа в первых прототипах пулемета), и каре превратилось в столпотворение рубящих и колющих дикарей, обезумевших мулов и вьючных верблюдов и столь же перепуганных погонщиков из местных и британских солдат, местами столь тесно прижатых к своим противникам, что не имели возможности ни стрелять, ни работать штыками. С большими усилиями прорыв удалось ликвидировать, а когда рассеялся пороховой дым (винтовки системы Мартини использовали патроны с дымным порохом), то все суданцы, прорвавшиеся внутрь каре, были мертвы. Однако британские солдаты, всегда готовые по достоинству оценить отвагу противника, могли сказать словами Киплинга:
В довершение ко всем перипетиям этого сражения, направленный на выручку отряд выступил в путь с запозданием. Абу-Клеа лежал во многих километрах утомительной безводной местности от Хартума, и спустя девять суток после сражения город пал (26 февраля 1885 года), а голова Гордона оказалась воздетой на пике рядом с шатром Махди. В шедшем на выручку отряде было много заболевших и мало продуктов и боеприпасов. Получив известия о взятии города, он повернул в обратный путь.
Со смертью Гордона и уходом британских экспедиционных сил верховная власть в стране оказалась в руках дервишей. Махди вскоре умер, и бразды правления принял его преемник, жестокий халиф. В течение тринадцати лет Судан тонул в крови и страдании. Затем, при лорде Китченере, сюда снова пришли англичане. На этот раз не в красных мундирах, а в полевой форме цвета хаки, с магазинными винтовками и пулеметами Максима. Их сопровождали также батальоны хорошо обученных египетских и суданских наемников. На этот раз для снабжения экспедиционных сил была проложена железная дорога, а вся экспедиция отражала железную волю человека, который организовал и возглавил ее.
2 сентября 1898 года сторожевое охранение сил Китченера увидело громадные массы воинов армии халифа, наступающей со стороны Омдурмана. Это было впечатляющее зрелище, подобное тем, которые должны были видеть участники Крестовых походов, но которые с тех пор никому не приходилось наблюдать. В рядах наступавших были конники в тюрбанах, облаченные в древние кольчуги; тысячи копейщиков в развевающихся длинных белых бурнусах с черными заплатами в память о латаном-перелатаном одеянии Махди; полуголые меченосцы со своими громадными мечами, сверкающими на солнце. Над их головой развевалось множество флагов, сотни знамен всех цветов радуги – и над всеми реяло громадное черное знамя самого халифа. Бой барабанов заглушал топот тысяч ног, когда громадная туземная армия прошлого двигалась навстречу вооруженным силам настоящего.
Уинстон Черчилль, в это время прикомандированный к 21-му уланскому полку, писал: «Когда наследники сарацин двинулись вниз по длинному пологому склону, который вел к реке, навстречу своим врагам, их встретил винтовочный залп двух с половиной дивизий обученной пехоты, выстроившихся в линию глубиной в два человека и стоявших в тесном строю, поддержанных по меньшей мере 70 орудиями с берега реки и с канонерских лодок, ведших огонь с безмятежной эффективностью. Под этим огнем атакующие замедлились и остановились, потеряв по меньшей мере 6000 или 7000 человек, метрах в 650 от линии британских и египетских солдат».
«Никакие войска, состоящие из белых, – комментировал Джордж Верингтон Стивене, военный корреспондент лондонской «Дейли мейл», – не вынесли бы вида этого потока смерти более пяти минут, но баггара (одно из самых свирепых пустынных племен) и черные продолжали наступать… Нашему взору представала только стойкая стена тел, невозмутимо двигавшаяся вперед, которая затем под огнем шрапнели и «Максимов» внезапно задрожала и рухнула наземь… Но за ней возникла другая стена, и снова, и снова, и каждая двигалась вперед…»
Винтовки раскалялись от выстрелов до такой степени, что стрелки уже не могли держать их в руках, и их пришлось заменить другими, взятыми из резерва. Захлебывались очередями «Максимы», и белые облачка разрывов шрапнели то и дело расцветали над наступавшими ордами.
«Один старик с белым флагом вместе с пятью товарищами бежал к нам; все его сопровождающие были скошены одной пулеметной очередью, ему одному удалось приблизиться на расстояние метров 180 до строя 14-го полка. Но тут он схватился руками за лицо, ноги его подогнулись, и он рухнул, распластавшись, на землю рядом со своим знаменем». Нигде суданцы так и не смогли приблизиться к линии англичан и египтян, хотя близко к египтянам и упало несколько брошенных издалека копий, – стена огня из тысяч винтовок не дала им сделать этого. И все же они продолжали атаковать по всему фронту, совершая тысячи безнадежных бросков, не думая ни о чем другом, как только о том, чтобы приблизиться к своим врагам на расстояние удара копьем.
«Я видел, как смерть разила эту человеческую стену всей силой своих ударов, – записывал Черчилль. – Их отряды падали наземь дюжинами, а их воины сотнями. Шрапнель и пулеметы косили наступающих, проделывая широкие бреши в их рядах, бесформенные груды тел громоздились у них на пути. Мы видели, как разрывы шрапнели разметывают их ряды, но никто из них не повернул назад».
Несколько позже в тот же день Черчиллю пришлось стать свидетелем того, что дервиши могут совершить, сойдясь с противником, вооруженным таким же, как у них, оружием – копьем и мечом. Отбив атаку дервишей, 21-й полк двигался в направлении Омдурмана и, заметив цепь вражеских стрелков, развернулся в шеренгу, чтобы атаковать их в конном строю. Когда полк на всем скаку приблизился к окутанным пороховым дымом стрелкам, стало видно, что непосредственно за этим прикрытием находится неглубокая лощина, переполненная дервишами, в количестве по крайней мере 2000 человек. И в эту ждущую массу воинов врезались на полном скаку 350 всадников 21-го полка. Прорвали ее в нескольких местах, что, казалось, ничуть не смутило туземцев. Сабля и пика против меча и копья – это был тот способ военных действий, который они прекрасно понимали. Многие из дервишей бросались на землю и подрезали сухожилия коней, когда уланы проносились мимо них. Если кто-то из улан падал с лошади на землю или его лошадь валилась на землю вместе с ним, на него тут же наваливалась масса туземцев, которые буквально кромсали его на части. Меньше чем за пару минут уланы прорвались сквозь массу дервишей и поднялись на противоположный склон, но за краткие мгновения этой схватки они потеряли 22 человека убитыми и более 50 тяжелоранеными. Почти все из прорвавшихся получили в схватке ранения той или иной степени тяжести, а 119 были убиты. Уланы начали было перестраиваться для второй атаки, но полковник, здраво рассудив, что еще одна попытка атаковать верхом оставшихся в лощине дервишей может привести к гибели всего полка, отдал своим подчиненным приказ спешиться и очистить лощину ружейным огнем.
Под сосредоточенным огнем пехоты и артиллерии дервиши вынуждены были с большими потерями отступить, но после боя в лощине было найдено лишь несколько вражеских тел. 21-й уланский полк был образован относительно недавно, и это была первая кампания, в которой он участвовал. Теперь он обрел свой собственный опыт атак и потерь, причем весьма значительных.
К концу дня на равнине лежало около 11 000 погибших дервишей, а около 15 000 из них, по приблизительным оценкам, было ранено. В рядах англо-египетских пехотинцев 27 человек было убито и 324 ранено. Сравнение этих чисел с потерями 21-го уланского, лишившегося около четверти личного состава и одной трети лошадей, и потерь противника – около 200 дервишей было убито и ранено – дает возможность понять, что были способны свершить эти воины пустыни одним только холодным оружием.
Во второй половине дня остатки армии дервишей начали отступление, разбившись в отчаянном броске о град летящего им навстречу свинца. Эмир Якуб и его телохранители – четыре сотни храбрейших воинов – лежали мертвыми рядом с черным штандартом, а халиф, несколько дней безуспешно пытавшийся оторваться от идущей по пятам за ним погони, в конце концов разделил его судьбу. Подобно многим из своих единоверцев, поняв, что от погони ему не уйти, он развернул свой молитвенный коврик и опустился на него на колени, чтобы умереть, вознося молитву Аллаху и проклиная своих врагов.
На наблюдателей, присутствовавших во время сражения, произвело глубокое впечатление совершенное равнодушие солдат халифа к ранениям и смерти. Определенную роль в этом сыграл их религиозный фанатизм, но халиф, необразованный и кровожадный воин, не обладал ни одной из мистических черт личности Махди. Преданность своим правителям и своему эмиру, природная стойкость дикарей, живущих в самых примитивных условиях, да еще огромная отвага, выработанная годами непрерывных войн, сделали остальное.
Мрачные годы правления режима дервишей создали ему многочисленных врагов среди их собственного
