маршевой колонне врач, пользовавший раненых в сражении при Кастере, писал: «Кавалеристы… столь же готовы к переходам по враждебной для них стране, как и малые дети…»
Так что армия, завоевавшая запад североамериканского континента, состояла отнюдь не из закаленных в боях ветеранов. Но постоянные сражения и трудная жизнь на границе вскоре заставляли самых неприспособленных новобранцев становиться опытными бойцами. Если такой новобранец смог выжить среди стрел, пуль и микробов, в атмосфере жесткой дисциплины, монотонного труда и скудной еды, а известия о новом налете индейцев не побуждали его податься в пустыню, то в результате он становился воином, которым могла бы гордиться любая армия. Лорд Уолсли, инспектировавший американскую армию в конце 80-х годов XIX века, сказал, что она представляется ему лучшей в мире. Такой отзыв из уст главнокомандующего британской армией весьма показателен.
Кавалерист в полной парадной форме, 1876 год
К тому же это была единственная армия, которую могли использовать Соединенные Штаты в подобных кампаниях. Для таких целей добровольцы решительно не годились. Они готовы были преодолевать опасности и терпеть неудобства только в одном случае – если бы они отправились в крестовый поход, или сражаясь за свободу, или за сохранение демократии во всем мире. Ради таких «высоких» целей добровольцы были готовы покинуть свои жилища и отправиться на войну. Но солдат- гражданин отнюдь не был готов прозябать долгие годы в каком-нибудь богом забытом медвежьем углу на дальнем пограничье – изжариваясь летом от зноя и замерзая в зимнюю стужу, – в скучной монотонности бытия и с единственной перспективой заполучить рану в сражении с горсткой дикарей, в бесконечной войне, на которой не добыть ни богатства, ни славы. В любом случае большинство новобранцев, заключивших контракт на относительно короткий срок службы, не успевали как следует освоиться в этой обстановке – погибали от беспечности или от плохой воды, солнечного удара или от множества других причин, от которых умирали на границе новички, поскольку это была работа для профессионалов.
Это прекрасно понимали древние римляне, которые пестовали свои легионы. Знали это и англичане – и кости их солдат разбросаны от Кейптауна до Хайбера. Понимали это и французы, и, когда надо было сделать какую-нибудь грязную работу в одном из болот империи, они отправляли туда ребят из Иностранного легиона. Небольшая профессиональная армия, «державшая» границу Соединенных Штатов, была самым близким аналогом легионов седой старины.
В армии царила суровая дисциплина. Поскольку в ее рядах были люди самых различных занятий, в том числе и довольно много темных личностей – грабителей, игроков, всяческих мошенников и различного сброда, – всем им требовалась твердая рука. И такая рука обычно находилась порой буквально в образе капрала или сержанта, который предпочитал обходиться с подобными элементами домашними способами – хорошей трепкой где-нибудь за казармами, – а не отправлять провинившихся на гауптвахту, которой чаще всего и не было. Такие наказания практиковались в изобилии, а их частота и жесткость зависели в значительной степени от офицера, командира того или иного подразделения. Некоторые озлобленные и потерявшие всякую надежду на повышение люди (которые были в немалых чинах во время Гражданской войны и часто оказывались лейтенантами или капитанами в регулярной армии) становились особо строгими ревнителями дисциплины. Лишь с 1890 года система полкового производства в чине была заменена продвижением по старшинству в каждом роде войск. При прежней системе недавний выпускник военного училища, пришедший в полк лейтенантом, в силу превратности военной судьбы мог через месяц оказаться капитаном, тогда как в соседнем полку человек много старший его годами мог служить до седых волос и лишь незадолго до ухода в отставку становился капитаном. Деспотичность командиров была второй после пьянства самой распространенной причиной дезертирства.
Тем не менее армия оставалась подтянутой и управляемой. Во время сражений и учений она могла быть более расхристанной, но на парадах, даже в небольших фортах, солдаты всегда были затянуты в голубые мундиры и даже, если форт хотел блеснуть, маршировали под собственный оркестр. Не было и в помине равенства между офицерами и рядовыми или рядовыми и унтер-офицерами. Однако, в противоположность многим иностранным армиям, в американской не существовало классовых различий. Сын бедняка вполне мог получить рекомендацию в академию, как и любой другой человек. А закончив ее, он становился по отношению к рядовым буквально богом – всемогущим и внушающим благоговейный ужас, – который с равной властью правил и сыном миллионера, и потомственным оборванцем-нищим. Во время боевых действий, особенно в небольших подразделениях, допускалось некоторое отступление от формальностей. Но по возвращении в форт все снова вставало на свои места – соблюдались все требования военного этикета. Некоторых солдат это раздражало – как и бесконечная усталость, и постоянные требования соблюдать субординацию. Другие принимали такие отношения, различая под мелкими неприятностями и придирками главную суть и смысл армейской жизни. Некий сержант писал: «Те, кто не мог привыкнуть, подались «за холм» – дезертировали. Но в большинстве случаев все это были люди, без которых армия могла прекрасно обходиться».
Если многих солдат порядки в армии раздражали, то и офицеры считали, и не безосновательно, что их служба на родине не находит должной признательности, а все их усилия замирить Дикий Запад не поддерживаются страной. В самом деле, действия правительства, которые сплошь и рядом диктовались своекорыстием или некомпетентностью, имели своими последствиями бесконечную цепь возмущений, которые армия затем должна была подавлять и наказывать. Это недовольство правительством было подогрето тем, что сессия конгресса завершила свою работу в 1876 году, году битв при Розбаде[26] и Литл-Бигхорне[27], не приняв бюджета на следующий финансовый год. Для армии и флота это означало невыплату содержания до ноября 1877 года! У рядовых солдат было хотя бы их котловое довольствие, но офицеров и их семьи, по милости конгресса, ждала голодная смерть.
Поэтому вполне понятно, что в армии и на флоте усилились тенденции к «уходу в себя». Заброшенная, лишенная средств, преданная гражданскими властями, армия вознаграждала себя за скудость земных благ яростным презрением к тем, кто довел ее до такого состояния.
Военное министерство, которое должно было осуществлять связь между правительством и действующей армией, тем временем все больше и больше утрачивало контакт с ними. Один политический деятель того времени верно заметил: «Офицеры, которым повезло – или не повезло – быть на время направленными на службу в тот или другой отдел военного министерства, постепенно замыкались на своих теплых местечках, поскольку никаких временных ограничений на эту службу не существовало. Там, не имея никакой связи с действующей армией и оторванные от ее жизни, без всякого военно-политического руководства, они занимались чисто бумажной работой, лишь на словах будучи офицерами Генерального штаба. Реализация задач, стоящих перед страной, их ничуть не заботила».
Ситуация складывалась весьма опасная, поскольку Соединенные Штаты – богатая, дерзкая, полная энергии и силы страна – вот-вот должны были выйти на путь мировой державы.
Испано-американская война
Взрыв, который стал роковым для «Мэйна»[28], вызвал также и всплеск долго сдерживавшегося национализма. Север и Юг снова объединились, и страну захлестнула громадная волна патриотизма. Первый же призыв привел под знамена армии около 125 000 американцев, вслед за которыми вскоре последовали еще 75 000 человек. Тридцатитысячная регулярная армия более чем удвоилась, добавив третий батальон в состав каждого полка и увеличив штатную численность каждой роты.
Военное министерство в 1898 году уже не могло справляться с таким неожиданным ростом вооруженных сил, намного превысившим цифры 1861 года. Оно не располагало ни оперативными планами, ни картами, ни резервами оружия и снаряжения – вообще ничем. Многие милиционные подразделения (называемые теперь Национальной гвардией), как один человек, пошли добровольцами на войну, и их, как и других, вставших под ружье, надо было обустраивать, кормить, одевать, вооружать, обучать и перебрасывать к местам сражений.
Пехотинец 1898 года в полевой форме
Магазинных винтовок Краг-Йоргенсена, принятых на вооружение в 1892 году, отчаянно не хватало, и поэтому добровольцы были вынуждены сражаться с однозарядными винтовками системы Спрингфилда 45-го калибра, принятыми на вооружение еще в 1873 году. Это было неплохое оружие, но скорострельностью оно не отличалось, а клубы дыма от его черного пороха демаскировали позиции
