– Да, – подтвердил Блейз.
– Так я и думал. Эти обмороки, как я вам уже говорил, время от времени будут повторяться. Не старайтесь им противодействовать. Сейчас, например, вы инстинктивно пытаетесь бороться со своим нынешним состоянием. Не нужно. Просто расслабьтесь, и пусть все идет своим чередом. Чем меньше вы сопротивляетесь, тем легче вам будет примириться с ними и тем быстрее они начнут становиться все короче, слабее и беспокоить вас все меньше и меньше.
– А сколько же еще… – Блейз запнулся, не зная, как точнее сформулировать свой вопрос.
– Сколько еще они будут продолжаться? – подхватил Кадж. – Это зависит только от вас. От того, что вы делаете и что вы за человек. Я не могу вам этого сказать. Все зависит от того, насколько серьезно вы пострадали, в состоянии ли вы помочь самому себе выздороветь – душевно, эмоционально и физически – и, вероятно, от неких ваших генетических возможностей, которые мы пока не можем измерить. Самым мудрым было бы просто смириться с тем, что подобные вещи будут повторяться еще на протяжении неопределенного времени – по-видимому, нескольких лет, и только потом окончательно исчезнут. Скорее всего, в один прекрасный день вы просто осознаете, что уже несколько лет не было ни обмороков, ни каких-либо других проявлений болезни. И только тогда вы начнете вспоминать, когда же именно все это кончилось. Потому что болезнь оставит вас совершенно незаметно.
– Понятно, – сказал Блейз. Но в душе у него росла решимость найти способ одолеть недуг – более эффективный, чем мог бы ожидать Кадж. Он всегда побеждал любые жизненные трудности самостоятельно. Справится и на этот раз.
Сыграла эта убежденность свою роль или нет, но с этого дня он начал выздоравливать удивительно быстро, вызывая удивление окружающих. Создавалось впечатление, что именно разговор с Каджем оказал такое необыкновенное воздействие.
Зрение становилось все острее, и мало-помалу, в соответствии с указаниями Каджа, Тони впускала в комнату все больше и больше света. Блейзу наконец удалось выяснить, почему его старались держать в полумраке, когда Тони по чистой случайности поднесла при нем браслет к губам и отдала приказ, видимо, недостаточно точно. В комнату хлынуло гораздо больше света, чем она предполагала.
Блейзу показалось, что свет, подобно крепкому кулаку, двинул его в оба глаза. Он охнул, как охает человек от неожиданного мощного и болезненного удара. Но Тони к тому времени уже успела затемнить окна, да и сам он после первой, крайне болезненной реакции на свет очень быстро привык к нему.
Постепенно он уже мог не только садиться на краю постели или в соседнее кресло – Блейз начал вставать и ходить, возможно и не очень уверенно.
– Почему вы не разрешаете мне покинуть комнату и прогуляться по-настоящему? – как-то спросил он Каджа.
– Может быть, это было бы и неплохо. Но я бы все же предпочел подстраховаться. Оставайтесь здесь еще на сутки, делайте все, что заблагорассудится. На случай же нового обморока старайтесь держаться поближе к постели. Если все же почувствуете себя плохо, советую полежать, расслабиться и постараться ни о чем не думать. Просто отгоняйте все тревожащие вас мысли.
– Я могу это делать и на ходу, – сказал Блейз.
Но Кадж был непреклонен.
Итак, Блейзу пришлось еще на сутки остаться в каюте в обществе Тони. Правда, к нему то и дело стали наведываться посетители. Первым появился Генри, и Тони вышла, давая им возможность поговорить с глазу на глаз.
– Как ты себя чувствуешь, Блейз? – Генри присел рядом с постелью Блейза. Он задал этот вопрос таким тоном, что Блейз почувствовал себя подчиненным, от которого требуют обстоятельного доклада. Но Блейза было трудно провести. Он разобрался в характере Генри еще до того, как повзрослел. Чем более глубокие чувства одолевали Генри, тем суровее он обращался с другими людьми.
– Со мной все в порядке, дядя. – Блейз знал, что Генри нравится, когда они с Данно называют его дядей.
Разумеется, он никогда в этом не признавался даже самому себе – настолько, что начинал чувствовать себя не в своей тарелке, когда кто-либо из них так обращался к нему при каких-то хоть мало-мальски необычных обстоятельствах. Сейчас Блейз не заметил особых изменений в выражении его лица, но был рад доставить ему подобное удовольствие.
– Приятно слышать, Блейз.
– Это просто одно из последствий, которые время от времени будут иметь место. Во всяком случае, так говорит Кадж. Со стороны, конечно, все это выглядит довольно мрачно, но сам я вообще почти ничего не заметил.
Это практически было правдой в той части, которая касалась обморока. Во всем остальном Блейз лгал – особенно это касалось его реакции на случившееся. В душе Блейз относился к подобным эпизодам как к злейшим врагам. Вещи вроде такой слабости подлежали безусловному уничтожению – и чем быстрее, тем лучше. Но Генри об этом не стоило говорить.
– Хорошо, – коротко заметил Генри.
– Ну а ты-то как, дядя? – спросил Блейз. – Ты же был ранен еще на Ньютоне, а мы с тех пор практически и не виделись.
– Все зажило. – По тону Генри было ясно, что этот вопрос закрыт раз и навсегда.
Больше тема здоровья не затрагивалась. Они поговорили об уцелевших Солдатах, об обратном полете на Гармонию, которого Блейз совершенно не помнил, и об отеле, в котором сейчас жил Блейз – здесь он останавливался и в прошлые свои приезды, только на другом этаже. Вскоре Генри собрался уходить, не желая утомлять Блейза сверх меры. На самом деле Блейз уже начал уставать от постельного режима и был рад его компании.
Затем явился Данно.
Тони не стала выходить из комнаты, и Блейз заметил, что вслед за Данно в комнату проскользнул и Генри. Он сел в кресло рядом с Тони у дальней стены. Они оба замерли, превратившись в ненавязчивых слушателей.
– Ну как ты? – поинтересовался Данно, плюхнувшись всем своим огромным телом в кресло у постели Блейза и чуть приподнимая его, чтобы можно было удобнее вытянуть длинные ноги.
– Отлично! – произнес Блейз. – По-моему, лучше бы побеспокоиться о здоровье Каджа Меновски. Может быть, его самого стоило бы отправить на всестороннее физическое и психическое обследование и попросить, чтобы особое внимание обратили на его чрезмерную заботливость и излишнюю осторожность. Я валяюсь здесь исключительно по его милости и из уважения к нему. Точнее было бы сказать – из уважения к его медицинским знаниям.
– Что плохого в том, чтобы как следует отдохнуть? – пожал плечами Данно. – Лучше уж перестраховаться.
– Береженого Бог бережет. Лучше поберечься, чем лечиться. Ладно, все ясно и я заочно приношу извинения Каджу, если позволил себе усомниться в его мудрости. Может, поговорим о чем-нибудь другом, а?
Данно улыбнулся.
– Ну и лиса же ты, братец. Ты уже почти убедил меня, что практически сложил ручки, так и не доведя до конца двух третей того, что собирался сделать, а потом, выходит, ты все же добился своего. Я-то уже было собирался спросить у тебя, что же нам делать с Кассидой и Ньютоном, пока ты тут валяешься и не в состоянии заниматься делами самостоятельно, как вдруг узнаю – ты уже со всеми разобрался.
Блейз улыбнулся в ответ:
– Значит, ты знаешь, что произошло?
– Когда я ознакомился с подробностями, все стало совершенно ясно, – ответил Данно. – Лучше скажи мне вот что. Ты с самого начала приметил Питера Де Нильса? Или он свалился тебе в руки совершенно случайно?
– И то и другое, – сказал Блейз, сразу вспомнив свое путешествие вдоль стены на Ньютоне к балкону зала заседаний Совета. – Впрочем, не совсем так. Рано или поздно его потенциал обязательно привлек бы наше внимание. Замечательно, что он оказался на этой встрече в качестве одного из представителей ПСД – между прочим, можешь начинать ненавязчивые поиски на других планетах подобных ему людей,
