Владимир Кириллович был оболган. А ведь все дело в том, что он носил английский орден на красной розетке, который был принят за красный бант!
Моряк говорил с таким убеждением, что любой слушатель на месте Петра безоговорочно поверил бы ему. Однако фанатичный монархист не знал, что его собеседник сравнительно недавно держал в руках собственноручное письмо Кирилла Владимировича, адресованное другим членам императорской фамилии. В нем великий князь оправдывал ношение красного банта (sic!) стремлением спасти династию Романовых путем демонстрации лояльности к Государственной Думе. Помня о задаче, поставленной ему Жоховым, контрразведчик постарался всем своим видом показать, что полностью сочувствует взглядам нового знакомого. Чтобы поддержать разговор на нужную тему, он, стараясь выглядеть искренним, сказал:
– Наверно, и здесь вы правы. Во главе России должен стоять человек, сочетающий в себе демократические взгляды и легитимное право на власть. В последнее время я стал задумываться об этом все чаще и чаще. Ведь если судить по правде, то представители демократии сначала тратят огромные усилия, чтобы добиться власти, а затем на ее удержание. Поэтому получается, что реально управляют страной как бы между делом, походя. Монарху власть принадлежит от рождения, поэтому он все силы отдает заботам о благе подданных. Недаром Руссо считал идеальной формой правления просвещенный абсолютизм.
Пока Петр говорил. Мирбах смотрел на него не мигая. Затем губы лейтенанта растянулись в полуулыбке. Он бросил быстрый взгляд на старшего офицера, увлеченного беседой со старым товарищем, приблизился к поручику, тихо, но отчетливо проговорил:
– Я рад, что не ошибся в вас. Если вы действительно хотите послужить благу России, приходите вечером в Морское собрание. Там мы сможем без помех продолжить этот разговор. Итак, до вечера.
Моряк слегка кивнул и неспешно покинул кают-компанию. Шувалов, размышляя о том, удачно ли ему удалось сыграть роль монархиста, направился к дивану, где после ухода нескольких офицеров появились свободные места. Едва поручик сел, его вниманием попытался завладеть корабельный доктор титулярный советник Шошин – тучный мужчина в летах с наголо бритой мясистой головой. Без всяких предисловий он принялся излагать свои соображения о целебных свойствах крымских грязей при лечении практически всех болезней.
– Скажите, Максим Фролович, – спросил Шувалов. – Вы оказывали медицинскую помощь пострадавшим при взрыве «Демократии»?
– Каким пострадавшим? – не сразу понял врач. – Ах, этим! Как же, пришлось повозиться… Четверо с переломами и сильными ушибами, более двух десятков с ожогами. Извел на них весь свой запас грязи. Вот увидите, они поправятся быстрее тех, кому пораженные места обработали обычным способом.
– Кто-нибудь из них говорил о том, что произошло на линкоре? Отчего случился взрыв?
– Да что вы, поручик! – всплеснул руками Шошин. – Они просто стонали от боли, а один матерился большим загибом так, что пришлось на него прикрикнуть. Видите ли, сильно переживал: буквально накануне ему выдали новую пару ботинок, но правый соскочил с ноги и потерялся в суматохе. Другой громко бредил, пока на забылся от укола морфия. Даже его фамилию не удалось выяснить; пришлось в журнал приема записать лишь номер, которым была у него помечена форменка. Вот он, пожалуй, не жилец – слишком сильно обожжен. Говорили, что его подобрали недалеко от места взрыва.
– Все-таки, доктор, постарайтесь вспомнить слова того матроса, – на всякий случай проявил Шувалов настойчивость.
– Ну, право же, ерунда, – бормотал Максим Фролович, морща лоб. – Он все время твердил примерно следующее: «Передайте Железняку – нас обманули».
Петр поблагодарил доктора. «Через тридцать минут закончится свято чтимый на флоте «адмиральский час» – время послеобеденного отдыха, – вспомнил поручик наставления Жохова по поводу распорядка дня. – Матросы под надзором кондукторов и офицеров приступят к работам. Только тогда я смогу продолжить расспросы, хотя от господ, ездивших на «Демократию» «музицировать», вряд ли узнаю что- нибудь путное. Вот насчет Железняка надо посоветоваться с Алексеем Николаевичем, но как это сделать? Шептаться на глазах у всех неудобно…»
Дождавшись, когда они останутся одни, Шувалов попросил капитан-лейтенанта отыскать в боцманской команде тех, кто переносил обожженного матроса, и допросить их самым тщательным образом. Свой интерес к Железняку он пообещал объяснить позже, в штабе.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
– Нет, Петр Андреевич, я не разделяю вашего пессимизма, – благодушно сказал Жохов.
Они недавно вернулись в штаб, и теперь поручик, подводя итоги посещения «Воли», сожалел о времени, потраченном впустую. Для него вторая половина дня на линкоре прошла под знаком скуки. На протяжении двух с половиной часов Петр терпеливо записывал показания офицеров, которые в один голос твердили: на «Демократии» ничего, предвещавшего трагедию, не заметили и могут только гадать о причинах гибели линкора. Что же касается впечатлений от знакомства с возможными участниками заговора, то практически все, с кем он беседовал, на его взгляд, вели себя подозрительно.
Жохов, напротив, оказался чрезвычайно доволен поездкой, поскольку считал, что им удалось достичь главной цели – офицеры сами сделали первые шаги для сближения с поручиком. Оставалось немного выждать и отправляться в Морское собрание. Тем более что при расставании на Графской пристани Мирбах подтвердил приглашение – с «Воли» они возвращались одним катером вместе с линкоровскими офицерами, съезжавшими на берег.
Кроме того, благодаря помощи кондуктора Угрюмова мне удалось разговорить нескольких матросов. Оказывается, господин Али Челендар искал знакомства на эскадре не со всеми подряд. В первую очередь его интересовали комендоры. Вы понимаете, что это означает?
– Ему нужны были матросы-артиллеристы, имевшие доступ в погреба с боезапасом, – похолодел Петр от страшной догадки.
– Именно! Есть еще любопытный момент. В разговорах наш турок неоднократно упоминал какого-то Железняка. Выглядело это как проверка реакции слушателей – знают ли они данное лицо. Кстати, вы мне обещали поведать об этом господине. К тому же санитары-носильщики подтвердили – матрос с «Демократии» действительно назвал в бреду эту фамилию.
– Это не фамилия, а прозвище, – поправил Шувалов начальника. – Бывший матрос Анатолий Железняков является одним из руководителей организации анархистов подполья. Комитет общественной безопасности давно, но пока безуспешно гоняется за ним по всей России.
– Черт бы его побрал! – в сердцах грохнул кулаком по столу капитан-лейтенант. – Снова политика всплывает. То монархисты, будь они неладны, теперь анархисты объявились на наши головы.
– Не расстраивайтесь вы так, Алексей Васильевич, – принялся успокаивать его поручик. – Это же азы разведывательного ремесла – использование в своих целях членов радикальных политических группировок. Зато мы сможем разрабатывать их в полном соответствии с инструкцией Главного управления, поскольку налицо связь с вражескими шпионами.
– Да, вы правы, – согласился капитан-лейтенант, заметно успокоившись. – Что же касается подозрительных моментов в поведении офицеров «Воли», то здесь я не стал бы спешить с выводами. Вот вы среди прочих упомянули мичмана Каткова. А известно вам, что он в августе семнадцатого года потерял единственного брата?.. Генерального штаба подполковник Катков, надеясь повидать семью, на один день вырвался с фронта в Севастополь. Когда он ехал на извозчике с вокзала, его схватили матросы, после чего расстреляли заодно с флотскими офицерами… Возможно, что у других тоже есть свой счет к революции и к порожденному ею демократическому строю, который даровал амнистию всем убийцам по политическим мотивам. Но это не означает поголовное участие в монархическом заговоре всех, кто пережил горе.
Второй раз за день Петр почувствовал себя неловко. Снова, как и в разговоре с Мирбахом, он получил напоминание, что не обладает полным правом судить этих людей. Революция подобно сказочному дракону опалила их своим огненным дыханием, а его волею случая обошла стороной.
Взглянув на часы, капитан-лейтенант собрался было напомнить поручику, что пора идти на встречу с Мирбахом, но тут дверь распахнулась и в кабинет вошел Храбро-Василевский. Лицо его было таким мрачным, что, вставая согласно уставу, поручик внутренне содрогнулся, представив себя на месте
