пропороть до позвоночного столба чье-нибудь горло.
Идти предстояло ввосьмером, не считая двоих местных. Батя и еще трое плюс проводник пойдут в голове колонны и ближе к переправе через ручей уйдут вправо, чтобы переправиться ниже по течению, заминировать тропу метрах в двадцати от спуска к берегу и, в случае чего, принять на себя основной удар «нянек» каравана. У меня задача была и проще, и сложней одновременно, поскольку предстояло тащить второго из местных, а нам не простят, если толстопузый родственник Рауля хотя бы порежет пальчик во время акции.
Вести балласт у нас стало чем-то вроде дисциплинарного взыскания, когда боец вроде и воюет, но вынужден прежде всего опекать и всячески присматривать за бестолковым «пассажиром». И если бы не нужда в хорошей минной закладке, не миновать бы Детонатору этой «почетной» участи. Самый толковый из местных, Симон, пойдет с Батей, чтобы постараться обеспечить ударному звену скрытный выход на рубеж атаки. А я со своими должен буду принять груз и тех, кто успеет переправиться на нашу сторону ручья. Плюс подстраховать Батю, случись тому вляпаться в какой-нибудь блудняк.
Симон очень старался быть полезным и раз или два выводил партизан из непролазных болот на севере, где хорошо ориентировались лишь единицы из местных. Паренек чуял тропу и безошибочно выводил отряд туда, где узкой полоской змеилась среди зеленых зарослей звериная стежка или заброшенная дорога. Несколько раз я с удивлением обнаруживал под ногами каменную кладку, а на вопрос о том, что тут было раньше, пацан только пожимал плечами. Или говорил сакраментальное: раньше здесь жили люди, теперь никто сюда не ходит, все ушли.
Осторожно расспрашивая, мне удалось лишь выяснить, что его братья и отец были контрабандистами, тянувшими всякий товар, доставляемый морем и растекавшийся отсюда в Венесуэлу и частью в приграничье Эквадора. Партии товара были довольно крупными, но доставлять их приходилось в обход основных дорог, потому что часто это были не только тряпки и сигареты. А когда я поинтересовался, не белый ли порошок возило семейство Симона, он снова пожал плечами, хотя это вряд ли было на сто процентов так — местный трафик шел вовне, но никак не внутрь страны. Значит, возили то, что приходило в обмен на «кокс», и скорее всего, это было оружие. Отсюда и такое отличное знание окольных путей, которые не так хорошо известны федералам и их друзьям-пиндосам.
Обновив камуфляж на лице и открытых частях тела, проверил снарягу на звон, несколько раз вскинул к плечу автомат и сделал пару приседаний и наклонов. Вроде ничего не гремело и не мешало, вес распределился как положено и тяги ни в бок, ни вперед-назад не ощущалось. Готов. Выйдя из хижины, кликнул вполголоса остальных, чтобы выходили строиться.
Со мной шли трое наших ребят и толстый увалень Пако. Его я доверил проштрафившемуся на днях Паше Клименко — второму радисту. Тут его звали не Пабло, как все могли бы подумать, а Лисом, за вкрадчивость манер, склонность к мрачной иронии и рыжую шевелюру, которую я постоянно заставлял его под корень сбривать. Лис противился, поскольку являлся поклонником некоего эзотерического поверья, что длина волос обеспечивает более устойчивую связь с космическим разумом. Но это, само собой, был прикол, а на самом деле Пашка просто панически боялся стричься, о чем поведал как-то раз приятелю по распитию горячительного и игре в дурака — Детонатору, а тот донес этот секрет до остальных. Кроме того, все стали подшучивать над Клименко, когда узнали, как звучит по-испански его прозвище,[23] подсовывая парню местные переводные комиксы на данную тему. А подарками на день рождения неизменно, среди прочего, были короткий плащ и вырезанная из картона и покрашенная в черный цвет полумаска. Лис отвечает за рацию и в принципе непосредственного участия в акции принимать не должен, но одно дело слушать эфир и следить только за собой и отмашками командира, и совсем другое — держать за ворот толстого увальня, который даже дышать правильно не умеет.
Батя подтянулся через пять минут после того, как я поставил задачу каждому бойцу, особенно выделив ту часть, что касалась самодеятельности. За последние три месяца команда сработалась, и пробуксовки были редкостью, но где их нет? Снаряга у всех оказалась ладно пригнана, оружие тоже нареканий не вызвало, Батя только поворчал, охлопав каждого на наличие курева, но это оттого, что на время его самого разлучили с табаком. Маскировать выход смысла особого не было: дисциплина у местных на высоте, и никому и в голову не приходило задавать лишние вопросы, поскольку мера наказания тут только одна — закопают живьем, чтобы не тратить зря патроны и на запах крови не сбежалось полсельвы.
Радистов в группе было двое: один у меня, а один шел с Батей. Таскать рацию было необходимо, поскольку действовать мы собирались параллельно.
Миновав внешнее кольцо охранения, взяли направление на север, чтобы выйти в район переправы, минуя территорию ответственности местных военных. Ребята они не шибко опытные, но пока полны энтузиазма и, волею случая, могли нам подпортить всю игру. Путь наш то пролегал через нетронутые заросли, то Симон выводил нас на такие тропки, которые замечаешь только по отсутствию сопротивления растительности под ногами да более частым просветам в завеси лиан, свисающих плотной бахромой с деревьев. Огромные, в два, а то и в три обхвата стволы поросших мхом местных исполинов довольно далеко отстояли друг от друга, давя менее удачливых сородичей. В этом лесу все было насыщено смертью — глядя на эти огромные деревья, остро понимаешь смысл выражения «найти свое место под солнцем». Пробившиеся наверх всячески ущемляли тех, кто оказался слабее. Лунный свет едва пробивался сквозь заросли, но нам вполне хватало и того, что было: пара таблеток из аптечки — и ушла сонливость, зрение стало острым настолько, что различался каждый блик света на траве и листьях. Шли колонной по одному, останавливались, сменяя дозорных, щупавших местность метрах в двухстах впереди и по флангам. Во время таких остановок я, как замыкающий, уходил назад, проверяя, не идет ли кто следом. Пока все было спокойно, только однажды остановились и сошли с тропы, потому что Степа дал перехват патруля местной поисковой группы, прочесывавшей квадрат, который мы пересекали. Рассредоточившись и замаскировавшись, присели. Двигаться в здешних местах нужно по-особенному: ноги поднимать и опускать следует в несколько фаз, чтобы движение образовывало некую гротескную разновидность крадущейся походки. Нога сначала поднимается, потом сгибается в голени и осторожно, но не слишком медленно опускается сначала на носок, и только потом вес переносится на всю ступню. Так достигается сразу несколько целей. Боец попадает в некий ритм леса. Зверье, птицы и насекомые уже не станут атаковать его. Не подадут они голоса, если человек спокойно пройдет мимо; симфония леса не зазвучит фальшивой ноткой. След будет виден менее отчетливо, и не будет четкого указания на путь, которым человек прошел, поскольку лианы просто раздвигаются либо находится обходной путь. Не провалится под весом осторожного путешественника подушка из гнилой листвы и трухлявой древесины, а заскрипит, предупреждая, что под ней метров десять осклизлой каменной пустоты, где уже лежат останки менее внимательных путников. Тот, кто научился правильно ходить в сельве, уже наполовину победил, потому что его очень трудно обнаружить.
А вот местных вояк было слышно еще загодя: они топали, словно стадо коров, несущихся к водопою, хотя и двигались, по меркам обычных людей, очень тихо. Тем не менее проводник и дозорные, а потом и все остальные правильно уловили изменения тона общего ночного гвалта. Поэтому оставалось только затаиться и пропустить «туристов» дальше, пусть скажут своим, что в Багдаде все спокойно.[24]
Тишина в джунглях — это нонсенс, здесь шумно, как в час пик на оживленной улице. Но все стихает, если идет чужой. Он может заставить лес притихнуть, но и то не полностью: самые смелые или, наоборот, глупые создания будут орать о себе до тех пор, пока на них не наступишь. Отличать вопли пугливых и умных от криков глупых и бесстрашных я учился все то время, что провел в этой необычной стране.
Как-то в детстве мне довелось читать о средних веках, тогда люди вполне серьезно предполагали, что на обратной стороне земного шара все ходят вверх ногами. Сейчас это уже не кажется таким нелепым, как в десять лет: аллегория притчи становится понятна только со временем, когда во всем и всегда находишь второй, а то и третий смысл. Все действительно оказалось внешне как обычно, но чем дольше я находился среди местных, изучал их обычаи и нравы, тем сильней стремился попасть обратно в Союз. Вся эта торговля, крайний индивидуализм и готовность сожрать слабейшего только потому, что такая возможность ничем тебе лично не грозит, отталкивали меня даже от самых, казалось бы, нормальных и симпатичных людей. Все здесь виделось мне фальшивым, нарочитым в проявлениях самых обычных чувств. Почти каждый улыбается в сто зубов, но держит душу на замке и, как правило, сжимает камень в кармане. Никогда
