Я спросил господина Путина:
– С преемником-то определились?
– А почему вас это так интересует?
– Потому что это всех интересует. И вас, по-моему, это интересует не меньше, чем всех остальных.
– Ну, – произнес он, – допустим, я определился.
– Тогда давайте вы нам скажете, – от всей души попросил я.
– А вы считаете, что надо уходить? – поинтересовался он.
– Конечно, – искренне ответил я.
– Что, так не нравлюсь? – спросил он. – Вы считаете, не надо менять Конституцию?
– Конечно, не надо. Вы сами знаете, что не надо.
– А почему, кстати?
Он первый раз смотрел на меня, по-моему, с настоящим интересом.
– Потому что если вы сейчас что-нибудь поменяете, через год от нее вообще ничего не останется.
– А, ну ладно, тогда не будем, – легко согласился этот человек.
– Так кто преемник? – еще раз спросил я.
– Скажите, если бы это был человек, который был бы во всех отношениях порядочный, честный, компетентный, вот вы бы, лично вы стали бы помогать, чтобы он стал президентом? – спросил он.
– А почему я должен помогать? Я работаю журналистом. Я никому не должен помогать.
– Нет, ну вы гражданин тоже. Вот почему бы вам не помочь стать президентом честному человеку?
– Вы ему лучше меня поможете.
– Нет, ответьте! Почему на меня не смотрите? Я и правда смотрел куда-то левее и выше него.
– Что, портрет Сталина там хотите найти? – спросил он.
– Портрет Путина, – ответил я.
– Засчитывается, – кивнул он. – Но и его там нету. Ну так что, будете помогать?
– Не буду, – сказал я.
– Ну а если человек-то хороший? – неожиданно сказал он. – И честный. И порядочный. И компетентный. Такому помогли бы?
– Такому помог бы. Но такого нет, – произнес я.
– О! – кивнул он. – Все-таки помогли бы. Ну вот, а вы не хотели отвечать. Он был, по-моему, доволен этой победой.
– Да не собираюсь я никому помогать. Вы можете сказать, что это за человек? – сказал я.
– Вам понравится, – сказал он после некоторого молчания.
И вот с тех пор я смотрю на некоторых людей в Кремле и думаю: он мне нравится или нет? А вот он? Или он?.. Нет, он не понравится никак. Ну, значит, он, слава богу, не будет преемником. А вот он… Ну да… Так, ломаю голову я. Он думает, что человек, с которым он определился, мне понравится. Но я ведь понимаю, кто мне может понравиться… Думая об этом, не так уж и сложно сойти с ума. Не этого ли, кстати, добивался господин Путин, произнося все это?
Разговор продолжался. Я говорил о том, что меня интересовало. Ну про свободу слова, про что же еще. Я сказал, что на телеканалах ее нет и что нормального человека это не может устраивать.
– А что именно вас не устраивает? – спросил он.
– Меня не устраивает, что через некоторое время после того, как арестовали Ходорковского, у меня пропало ощущение, что я живу в свободной стране. У меня пока не появилось ощущения страха…
Я хотел добавить: «Но, видимо, вот-вот появится», но он перебил меня:
– То есть ощущение абсолютной свободы пропало, а ощущения страха не появилось?
– Да, пропало ощущение, которое было при вашем предшественнике, – сказал я.
– Но ощущения страха не появилось? – еще раз уточнил он, казалось, размышляя над тем, что я говорю.
– Пока нет, – ответил я.
– А вы не думали, что я, может быть, такого эффекта и стремился достичь: чтобы одно состояние пропало, а другое не появилось?
– Не думал, – ответил я.
Он пожал плечами и снова сделался безразличным.
Председатель законодательного собрания Самарской области господин Сазонов процитировал Цицерона. Этот безнадежно устаревший философ в свое время утверждал, что благо народа есть высший закон. Философа Цицерона законодатель Сазонов и не постеснялся привести в пример на заседании Совета законодателей. Да еще и, кажется, хотел создать рабочую группу для исполнения этого закона…
Я подошел к председателю Мосгордумы Владимиру Платонову:
– А вы что думаете насчет Цицерона?
– Я не люблю, когда насилуют классику, – быстро ответил он.
– А разве цитирование является изнасилованием?
– Вот я юрист, – резко сказал господин Платонов. – А вы кто?
Я понимал, конечно, что любой ответ будет использован против меня. Но и молчать было не по- мужски.
– Я журналист.
– Ну вот видите! – обрадовался он. – Я-то и смотрю, что не понимаете разницы между насилием и изнасилованием.
– Так насчет Цицерона что? Ошибся или не ошибся?
– Вы даже не представляете себе, – воскликнул господин Платонов, – как может ошибаться личность! Охренеть можно! А вот коллектив людей уже не может.
– Совет законодателей, например?
– Вообще-то Совет законодателей может ошибиться, – признал господин Платонов. – Выйдет с решением к народу… Это будет…
– Групповое изнасилование?
– А с другой стороны, – задумался он, – вы знаете, как один человек может менять мнение целого коллектива? Я знал таких людей. Анатолий Собчак выступал – и менял.
– А Путин не может, что ли?
– Я в этом смысле предпочитаю жить воспоминаниями, – сказал Владимир Платонов.
Генералы и штатские, встречаясь между собой, долго и с удовольствием крепко целовались. Это не осталось без внимания солдат, стоявших поблизости от командирских палаток.
– А что это они все время целуются? – недоуменно спросил один.
– Так тут же баб нет… – пояснил ему другой.
Валентина Терешкова призналась, что не отказалась бы слетать на Марс. Я с большим удивлением убедился, что Валентина Терешкова не шутила.
– Понимаете, – сказала она, вздохнув, – молодой человек… Каждый из нас, кто хоть раз летал в космос, всю жизнь мечтает о новом полете. И не верьте тому, кто будет говорить вам, что это ерунда. Мечтаем! И я мечтаю.
– Скажите, есть ли жизнь на Марсе? – очень осторожно спросил я отметившую 70-летие именинницу.
– Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе. Я вам точно отвечу на этот вопрос, только слетав на Марс! – кивнула она.
– А правда, что вы, говорят, готовы даже не возвращаться обратно на Землю? – поинтересовался я.
– А чего возвращаться-то? – спросила она, пристально глядя на меня. – Какой смысл?
Время от времени господин Путин пытался вслушиваться в то, что говорит министр регионального развития РФ Владимир Яковлев. Получалось не очень хорошо.
– Что будет нарастать? – вдруг начинал переспрашивать президент министра.
