Со временем стыдноватая коридорная связь перестала быть для брата и сестры унизительной и безрадостной, и между ними даже завелись отношения, отличные от прежних, небрежно родственных, что- то вроде приятельства, приправленного общей тайной. Они все же выросли вместе.
А когда Косте было двадцать, а ей двадцать два, Дина в него влюбилась. Какой Костя стал высокий, какой он стал красивый, какие у него мягкие, как у Мони, глаза с длинными, словно щипцами загнутыми ресницами. Совсем взрослый парень, уже на третьем курсе Техноложки, а она все видит в нем нелепого мальчишку в глупых тренировочных штанах! Дина не поняла, что было сначала, а что потом, прежде ли она заметила его красоту или неожиданно испытала резкий спазм вместо легкого приятного чувства и только затем увидела, какой Костя красивый... Или сначала... или потом влюбилась! «Глупо выйти замуж за брата, с которым прожила всю жизнь в одной квартире и уже почти пять лет... – размышляла Дина. – А с другой стороны, при Косте есть ведь еще Маня, я стану ей еще дороже, еще роднее...»
– Костя, а что, если нам с тобой пожениться? – однажды спросила Дина, не смущаясь и глядя брату прямо в глаза. А что бы ей смущаться, они же все-таки родственники, выросли вместе.
Костя засмеялся и хлопнул Дину по плечу:
– Ага, давай, а Наум пусть тогда заодно женится на Циле, а мой отец на Лиле, и будет у нас одна большая придурочная семейка женатых друг на друге братьев и сестер!
– Ты разве не знаешь, у евреев разрешены браки между двоюродными, это даже было принято. Мне тетки рассказывали, у них в Конотопе почти все были...
– Динка, отстань! Мне неинтересно про их конотопские корни. Раз – я не еврей, два – может, ты забыла, что у меня мать Маня? Если уж ты так интересуешься еврейскими законами, разреши открыть тебе секрет, что по вашим еврейским правилам я – русский, раз мать у меня русская. Вот так! А самое главное, я совершенно не планировал ни на ком жениться, а на тебе тем более! – Костя весело выталкивал ее из комнаты, приговаривая: – Всего тебе хорошего, дорогая, до следующих встреч!
Костя к ней привык... Пусть не любит ее, но не пойдет же он против всех, если... Дина все придумала.
Задумка ее оригинальностью не отличалась. Умная осторожная Дина знала наизусть все истории из любимой ею русской литературы: когда девушка теряла честь, а тем более беременела до брака, ее ждали только позор и презрение. Дина верила литературным примерам, но знала, что с ней все будет по-другому. Надо только все хорошо обдумать. Все годы связи с Костей она ловко пользовалась тряпочками и платками, которые после прятала в карман, застирывала в ванной, когда никто не видел, и сушила в секретном местечке за батареей в своем закутке.
...Как в книгах, удивленно думала Дина, когда невинная девушка оказывалась беременной с первого же раза! Все получилось очень быстро. Стоило однажды не воспользоваться застиранной, почти белой от долгого использования тряпочкой, как раз, и готово – задержка на три дня. В такой необыкновенной четкости выполнения природой ее планов Дина видела подтверждение тому, что все делается ею хорошо и правильно.
– Представляю, что скажет мама Маня... – задумчиво тянула Дина, сидя напротив Кости за столом в его комнате.
Костя смотрел на нее возмущенно:
– Это неправда, ты врешь, Динка!
Дине показалось, что в следующую минуту он ее ударит, и она непроизвольно отодвинулась в угол дивана, на котором только что происходила их с Костей любовь.
– У тебя нет выхода, я все всем расскажу, и тебя заставят жениться. Или ты что, думаешь, будто здесь, в соседней комнате, я буду нянчить Маниного и Мониного внука, а ты – жить как ни в чем не бывало?!
– Почему внука? – растерянно спросил Костя и в ужасе потряс головой, надеясь, что Дина исчезнет.
– Ну внучка будет, какая разница... – Дина положила руку на Костину голову и робко придвинулась ближе. – Пожалуйста, Костя... Ты меня любишь хоть немножко?.. Ты совсем меня не любишь?..
– Я... тебя люблю? – рассмеялся Костя. – Ты обалдела, крыса, уродина?!
Дина замерла.
– Да я и спал-то с тобой из жалости, по-родственному, думал, кому ты еще нужна с твоей унылой рожей и боком обожженным! – выкрикнул Костя.
– А что, правда ужасно, да? – спокойно спросила Дина и глубоко вздохнула. – Я так и думала, я ведь купальник никогда не надеваю... хотя там маленький кусочек наружу, но все равно противно, я так и думала...
Костя, от жалости к ней мгновенно сдувшийся, как воздушный шарик, безнадежно попросил:
– Отпусти меня, Дина, я ведь тебя не люблю, зачем тебе все это?
– Ты как Колобок лису просишь... А мне что, по-твоему, делать? Все, Костенька, поздно, мы с тобой муж и жена!
– Знаешь что? – вдруг спокойно и по-взрослому уверенно произнес Костя. – Мне в нашей группе девочка одна очень нравится, Веточкой зовут. Мы с ней собирались жениться летом, после сессии, а теперь поженимся быстрее. Сейчас, завтра поженимся, поняла? А ты – делай что хочешь! Веточка знаешь какая хорошенькая, веселая и ласковая... А ты – несчастная, Динка, тебе всегда всего мало... Я пока что не сумасшедший, с тобой на всю жизнь связаться!
«Я виновата, сама во всем виновата, зачем я все это затеяла...» – плакала Дина, жалея Костю. Все равно ему придется на ней жениться, по-другому и быть не может, бедный Костя... И как же жаль себя, все-все будут знать, что он ее ни капельки не любит, ненавидит даже... Никому не удалось ее полюбить... Бедная Дина...
На следующий день Костя привел Веточку знакомиться с родителями.
– Рая, зайди к нам, посмотри, какую девочку Костя привел, боится слово сказать, – многозначительно поводя глазами, позвала Маня.
– Симпатичная, прелесть, – сказала вернувшаяся после тщательного досмотра Рая. – Хорошая невестка будет у Мани. Тихая, скромная девочка, кажется, Костю любит.
Дина ничего не ответила, только посмотрела затравленно и прижала руки к груди таким горестным жестом, что Рая удивленно замолчала. Так и молчала до прихода Наума с работы, а вечером подозвала Костю:
– Додику скажи, пусть зайдет завтра ко мне. Днем, пока Наума не будет, дело к нему есть.
Додик Гольдман, сын Семена Гольдмана, двоюродного брата Наума и Мони, Цили и Лили, приехал учиться в Ленинград из крошечного украинского городка с наводящим безнадежную тоску названием Конотоп. Сказать, что родственники приняли его как родного, было бы несправедливо, он и был им по-настоящему родным, они как будто счастливо нашли Додика после долгой разлуки. В крови у выходцев из местечек значился генетический код – чтобы выжить самим, все должны помогать родным. Им не приходило в голову задуматься, почему этот мальчик, Додик, не самый близкий родственник, полностью поступил на их содержание, почему они несут за него ответственность такую же, как за собственных детей. Принято было помогать, относиться как к сыну, вот они и помогали, и относились. Наум и Моня давали деньги, как обычно, по очереди, Маня воспринимала его как еще одну обязанность, положенную ей в этой семье, тетки привечали и ласкали, денег, правда, не давали – место самой любимой и бедной у них прочно занимала Дина.
Додик жил в Ленинграде уже пять лет, и за эти годы не было дня, чтобы он не забежал на Троицкую хотя бы на минутку. Учился в Технологическом институте вместе с Костей, и братья часто прямо из института приезжали на Троицкую. Общежитие Додик рассматривал лишь как место прописки и нечастой ночевки.
Додик был на три года старше Кости и на год старше Дины, в этом году уже заканчивал институт. Высокий, с хорошей на первый взгляд мужской фигурой, Додик был очень привлекательным. На второй, более внимательный взгляд Додик оказывался узкоплечим и слегка субтильным для своего роста, да и бедра у него были немного шире, чем положено для хорошей мужской фигуры. Додик напоминал узкий высокий треугольник или вытянутую елку с детского рисунка. Но он так хорошо улыбался, так пристально смотрел на мир всегда смеющимися глазами, что его не портило ничто, даже то, что он удивительно рано начал лысеть. К своим двадцати трем годам он еще, конечно, не был лысым, но уже очень хорошо было видно, где именно
