Свое детство она помнила как сгусток обид и недовольства собой, когда плохое настроение сменялось очень плохим, а Ксения так гармонично любила себя и окружающих, словно преподносила себя жизни как самый ценный подарок. «Мне повезло! – говорила она. – Мать у меня – лучший человек на земле, дед – самый клевый на свете, бабуля немножко зануда, но бывает и хуже, а сама я розовая и хорошенькая, как поросеночек».
Ксения действительно цвела бело-розовой прелестью, и считаться настоящей красавицей ей мешала лишь самодовольная грация молодого слоненка, которому из жалости похлопали за только что исполненный пластический этюд, а он, дурачок, поверил в искренность вежливых оваций и скачет, радостно притоптывая. Она даже на диетах сидела без надрыва, поигрывая с различными удобными ей в данный момент способами питания.
– Мамочка! – Ксения задохнулась от восторга, прижав к себе новую куртку. – Сейчас-сейчас, погоди, я ее померю с джинсами, с короткой юбкой, с длинной юбкой, с широкими брюками... – Она метнулась в свою комнату.
Из кухни в конце коридора спешил, шаркая, Моня. Как всегда после долгого перерыва, Лиза больно поразилась его птичьей хрупкости.
– Дед, Ольга тебе халат послала. – Лиза открыла чемодан.
Она всегда выдавала подарки в прихожей, надеясь его отвлечь, но дед с курса не сбивался. Натягивая халат, он немедленно приступил к отчету:
– Ты больше на меня дом не оставляй! Ксеня, например, ничего не ела, кроме апельсин огромных!
– Дед – ябеда! Я сижу на новой потрясающей грейпфрутовой диете. Уже удалось схудеть попу на два килограмма. – В коридор высунулась Ксения в одной штанине, но зато в куртке и ярко-красной кепке.
– Я ей сегодня принес мясо с рынка, торговался, дешево отдали... Сделал шашлык. – Шашлыком Моня почему-то называл любое мясное блюдо, кроме котлет.
– Мне кажется, что этот шашлык еще вчера мяукал, – прошептала Ксения, делая страшные глаза.
– Как ты себя чувствуешь, дед? – переключила Моню Лиза.
Дед наконец натянул халат, который оказался непомерно велик: внутри халата, казалось, вообще не было тела. Когда они с Ольгой выбирали размер, она почему-то представляла себе Моню таким, как раньше, плотным, с животиком, лет на десять моложе, а он теперь как высохшая птичка... Моня воздел вверх руки. Выглядел он в синем с золотыми разводами одеянии совершенно как император в изгнании.
– Сама с ней оставайся, сама с ней справляйся, лично я умываю руки...
Со стороны могло показаться, что Моня говорит о Ксении, но речь шла о свекрови. Инна Сергеевна не желала лечиться согласно Мониному разумению, ставила горчичники на икры, а не на спину, не так мерила давление и принимала не те таблетки.
– А насчет того, как я себя чувствую, так я тебе сейчас покажу. Тут без тебя заходил врач, выписал мне кое-что новое. – Моня выудил из кармана широких брюк кипу рецептов.
«Надо было еще покурить во дворе, – подумала Лиза и начала потихоньку продвигаться к своей комнате. – Мне еще повезло, что у деда в его восемьдесят лет совершенно ясная голова. И передвигается он самостоятельно, вон даже на рынок путешествовал. А что он так полюбил лечиться, ходить к профессорам, это можно пережить».
– Еще один рецепт у меня в комнате, сейчас принесу. – Дед повернулся и гордо потрюхал к себе. – Инну не разбуди, она уже спит, я проверял, – обернулся он с половины дороги, остановился на мгновение, приняв еще раз позу императора в изгнании, и опять быстро наябедничал: – Она таблетки до еды принимает, а врач велел после!
Лиза нахмурилась. Если Инна Сергеевна заснула, не дождавшись ее, значит, ей и правда неважно... Вздохнула, подумала: «Завтра. Предстоит еще просмотр новой куртки в сочетании со всеми нарядами, подробным обсуждением, и можно будет лечь спать».
Утром ворвалась Ксения, на этот раз со своим мобильным телефоном. Телефон был модным, и, кроме множества ненужных, с точки зрения Лизы, функций, в нем жил виртуальный котенок.
– Мама! Посмотри на моего котенка! Я его выставила на конкурс виртуальных животных! Он занял третье место!
– Среди скольких участников? – заинтересованно спросила Лиза из-под одеяла, привычно сделав стойку на слово «конкурс».
– Трое участников. Ну и что? Третье место тоже неплохо. Пойду деду скажу. Мы с ним вместе за котенком ухаживаем.
– Ксения, все!
Утренняя злобноватая Лиза сильно отличалась от вечерней, мягкой и благодушной. И дочь, и дед сейчас ее раздражали. По утрам лучше не попадаться Лизе под руку, это всем известно, поэтому домочадцы от греха подальше устроились в комнате Ксении. Моня был озабочен состоянием телефонного животного так сильно, будто подобрал виртуального кота на лестнице плачущим завшивевшим комочком и самолично выкормил из соски. Лиза не была уверена, что он до конца понимает, что кот ненастоящий.
Она застелила свою постель, затем зашла к дочери. «А что это я стелю постель шестнадцатилетней корове?» – вдруг злобно подумала она и велела:
– Ксения! Поменяй себе постельное белье! – Вышла, довольная своей строгостью, заглянула к свекрови, выпила кофе и полезла в чемодан.
«Все надену новое: и брюки, и блузку, и пиджак!» – радовалась Лиза. Внезапно из комнаты дочери послышался страшный вой. Лиза бросила блузку, побежала.
– Я такая никчемная, не могу одеяло вставить, жизнь моя несчастная, у меня к тому же прыщ вскочил... – Ксения лежала на кровати, запутавшись в пододеяльнике.
Лиза молча вышла. Так, брюки черные, пиджак тоже, блузка белая с черным, что это она как ворона, нужно какое-нибудь яркое пятно, например, голубой шарфик... или лучше желтый?
Опять раздался крик:
– Мама! Иди ко мне!
Лиза не двинулась с места, застыв над двумя шарфиками. Ксения пришла сама.
– Что ты орешь? – спросила Лиза, не отрывая взгляда от зеркала.
– Я ногу сломала.
– Где, в пододеяльнике? И как же ты пришла?
– Пришла вот. – Ксения несколько раз подпрыгнула на месте. – Посиди со мной. – И поучительно добавила: – Ты – мать.
Скользнув по открывающей машину Лизе презрительным взглядом, соседка по двору уселась в свой «мерседес». Когда Лиза уезжала в Германию, соседка владела глазастым «мерседесом», а сейчас, спустя десять дней, уже новой, последней моделью. По сравнению с ним Лизин джипик – парвеню, нувориш, официант, на минуточку делающий вид перед самим собой, что приглашен на прием в качестве гостя. Соседка всегда проносилась сквозь узкий двор, как будто участвовала в ралли. С Лизой она подчеркнуто не здоровалась, впрочем, как и с остальными. На следующий день после их переезда Ксения, захлебываясь от возмущения, рассказала, как утром соседка выскочила из машины и по-рыночному пошла орать на замешкавшегося при выезде со двора владельца «Жигулей».
– Руки в боки уперла, глаза выпучила и орала: «Как ты смеешь! На моем пути! Стоять! Я здесь самая богатая! У меня одна серьга стоит больше твоей машины!» Прямо так и кричала на этого бедного мужика. Назвала его «нищий мудак» и еще... – Ксения обожала исподволь ввернуть что-нибудь ненормативное. – Это не я говорю, это она, богатая культурная женщина так выражается. Дядька, бедняга, даже заперся, решил, что она буйная, сбежала из дурдома!
Лиза дочери не поверила, но, разглядев соседку и пару раз не получив ответа на свое «Доброе утро!», решила, что все могло быть. Такая сядет в «мерседес» и думает, что она сама – «мерседес».
Лиза не завидовала соседке-«мерседесу». Она вообще давно уже никому не завидовала, и не потому, что личность ее вдруг претерпела невероятные изменения, нет. Лиза как бы вывернула свою вечную зависть наизнанку. С тем же постоянством, что прежде мучилась чужими успехами, Лиза ежедневно напоминала себе, что она всего добилась и завидовать должны ей. Не важно кто: соседка-«мерседес», все человечество.
В какой-то психологической книге она прочитала, что зависть – это не что иное, как непрекращающаяся
