этом письме, владеет его сердцем. Пожалуйста, извините, что я не подписываю своего имени. Я женщина скромная, и огласка может навлечь на меня неприятности. Вот все пока, сэр, от доброжелательной вам особы».
— Если бы я была истая сочинительница романов, — сказала мисс Гуильт, складывая письмо, — я и тогда не смогла бы написать естественнее от имени служанки.
Она начеркала адрес майора Мильроя, с восторгом посмотрела в последний раз на кривые и неуклюжие буквы, написанные её нежной рукой, и встала, чтобы самой отнести письмо на почту, прежде чем приступить к следующему серьёзному делу — укладыванию своих вещей.
«Странно! — подумала она, когда письмо было сдано на почту и она вернулась готовиться к отъезду в свою комнату. — Я отправляюсь на страшный риск и тем не менее никогда не находилась в лучшем расположении духа».
Чемоданы были готовы, когда приехала карета и мисс Гуильт оделась (с большим вкусом, по обыкновению) в свой дорожный костюм. Густая вуаль, которую она привыкла носить в Лондоне, появилась в первый раз на её провинциальной соломенной шляпке.
— На железной дороге иногда встречаешь таких грубых мужчин, — сказала она хозяйке. — И хотя я скромно одеваюсь, мои волосы так заметны.
Она была немного бледнее обыкновенного, но никогда не казалась такой привлекательной, такой любезной, как в минуту отъезда. Простодушные хозяева дома растрогались, прощаясь с нею. Она непременно хотела пожать руку хозяину, говорила с ним самым милым тоном и улыбалась самой любезной улыбкой.
— Вы были так добры ко мне, вы относились ко мне как родная мать, — сказала она хозяйке, — и вы непременно должны поцеловать меня на прощанье.
Она расцеловала детей весело и нежно, на что приятно было смотреть, и подарила им шиллинг на кэк.
— Если бы я была так богата, что вместо шиллинга могла дать соверен, — шепнула она матери, — как была бы я рада!
Угловатый мальчик, бывший на побегушках, стоял у дверей кареты; он был худ, курнос, с огромным ртом, но свойственная мисс Гуильт привычка очаровывать всех коснулась и его, видимо, за неимением лучшего.
— Милый, чумазенький Джон, — сказала она ласково у дверец кареты, — я так бедна, что могу подарить тебе только пять пенсов и пожелать всего лучшего. Послушайся моего совета, Джон: вырасти красавцем и найди себе миленькую невесту. Спасибо тебе тысячу раз!
Она дружески потрепала его по щеке двумя пальцами, обтянутыми перчаткой, улыбнулась, кивнула головой и села в карету.
«Теперь за Армадэля!» — сказала она себе, когда карета отъехала.
Опасение Аллэна не опоздать к поезду привело его на станцию ранее обыкновенного. Взяв билет и отдав чемодан носильщику, он стал ходить по платформе и думать о Нили, когда услышал шелест дамского платья позади себя и, обернувшись, очутился лицом к лицу с мисс Гуильт.
На этот раз убежать было нельзя. По правую руку Аллэна была стена, по левую — рельсы, позади — туннель, а впереди — мисс Гуильт, спрашивавшая тихим голосом, не в Лондон ли едет мистер Армадэль. Аллэн вспыхнул от досады и удивления. Он, по всему видно, ждал поезда, чемодан его стоял поблизости, а на чемодане приклеен билет: «В Лондон». Какой ответ, кроме правды, мог он дать в этой ситуации? Мог ли он позволить поезду уехать без него и потерять драгоценные часы, столь важные для Нили и для него? Невозможно! Аллэн с отчаянием подтвердил цель своей поездки, указанную на чемодане, и мысленно пожелал очутиться на другом конце света, когда произнёс эти слова.
— Как это приятно! — отвечала мисс Гуильт. — Я тоже еду в Лондон. Могу я просить вас, мистер Армадэль, так как вы, кажется, один, быть моим провожатым в этом путешествии?
Аллэн посмотрел на небольшое собрание отъезжающих и провожающих их, собравшихся на платформе: это все были торп-эмброзцы. Он, вероятно, был знаком, как и мисс Гуильт, каждому из них. С отчаяния, волнуясь ещё больше прежнего, он вынул сигару.
— Я очень буду рад, — сказал он со смущением, которое было почти оскорбительно в теперешнем положении, — но я тот, кого люди называют рабом курения.
— Я ужасно люблю сигары! — ответила мисс Гуильт с невозмутимой живостью и весёлостью. — Это одна из привилегий мужчин, которой я всегда завидовала. Я боюсь, мистер Армадэль, что вы подумаете, будто я вам навязываюсь. Оно, конечно, похоже. Но дело в том, что мне нужно сказать вам несколько слов по секрету о мистере Мидуинтере.
В эту минуту подъехал поезд. Оставив в стороне мысль о Мидуинтере, Аллэн не мог из долга самой обыкновенной вежливости не покориться необходимости. После того как он стал причиной того, что она оставила место у майора Мильроя, после того как он намеренно уклонился от встречи с ней на большой дороге, отказаться ехать в Лондон в одном вагоне с мисс Гуильт значило поступить явно грубо, что сделать для Армадэля решительно было невозможно.
«Черт её побери!» — про себя говорил Аллэн, сажая свою спутницу в пустой вагон, любезно предоставленный в его распоряжение кондуктором на глазах всех присутствующих на станции.
— Вас не будут беспокоить, сэр, — шепнул Аллэну кондуктор с улыбкой, поднося руку к фуражке.
Аллэн с величайшим удовольствием поколотил бы его за это.
— Постойте! — закричал он из окна. — Мне не нужно отдельного вагона.
Но всё было уже бесполезно; кондуктор не слышал, паровоз засвистел, и состав помчался в Лондон.
Избранное общество торп-эмброзцев, провожавших уехавших, задержалось на платформе и тотчас же собралось в кружок со станционным смотрителем в центре.
Станционный смотритель, мистер Мак, был человеком популярным в окрестностях города; он имел два больших достоинства, неизменно положительно действующих на большинство англичан: он был старый военный и не употреблял в разговоре много слов. Конклав на платформе непременно захотел знать его мнение, прежде чем поделиться своим собственным. Разумеется, само собой, что со всех сторон посыпались замечания, однако окончательное мнение каждого об этом событии не высказывалось, все споры кончались вопросом к станционному смотрителю:
— Она его поймала, ведь поймала?
— Она вернётся «миссис Армадэль», ведь вернётся?
— Он лучше выбрал бы мисс Мильрой, ведь лучше?
— Мисс Мильрой выбрала его. Она была у него в большом доме, ведь была?
— Совсем нет. Стыдно портить репутацию девушки. Её застала гроза поблизости; он был принуждён предложить ей убежище, и с тех пор она не подходила к дому. Мисс Гуильт была там без всякой грозы, и мисс Гуильт уехала с ним в Лондон в отдельном вагоне, что вы скажете, мистер Мак?
— Глуп же этот Армадэль со всеми своими деньгами. Влюбился в рыжую, лет на девять старше его! Ей целых тридцать. Вот что я говорю, мистер Мак. А вы что скажете?
— Старше или моложе, а она будет хозяйкой в Торп-Эмброзе, и я скажу, надо смириться с этим приличия ради. Мистер Мак, как человек светский, видит это в таком же свете, как и я, не так ли, сэр?
— Господа! — сказал станционный смотритель своим резким командирским голосом и со своим непроницаемым выражением лица. — Она чертовски красивая женщина. А я, если бы был в летах мистера Армадэля, я такого мнения, что если бы я ей понравился, она могла бы выйти за меня.
Выразив своё мнение, станционный смотритель круто повернул направо и сейчас же заперся, как в крепости, в своей конторе.
Торп-эмброзские граждане посмотрели на запертую дверь и глубокомысленно покачали головами. Мистер Мак обманул их ожидания. Мнение, открыто признающее слабость человеческой натуры, никогда не бывает популярно.
— Это всё равно что сказать: мол, каждый из нас мог бы на ней жениться, если бы мы были в летах мистера Армадэля!
Таково было общее впечатление на «конклаве», когда митинг был отложен до другого раза и члены начали расходиться.
