плыть с покойником. Иные лишь брюзжат, но, боюсь, в случае шторма нам не избежать трений со всей командой, разве что вы или другой джентльмен припрете мальца к стенке. Матросы говорят, если вы или ваш друг поклянетесь честью, что мальтиец солгал, они повесят его на рее, а если нет, они, пожалуй, поверят словам мальчишки.
Тут капитан замолчал, ожидая ответа. Но мне нечего было ответить. В том крайнем, безвыходном положении, в котором мы находились, я был связан по рукам и ногам. Подтвердить своим честным словом безусловную ложь и допустить, чтобы над пареньком учинили расправу, об этом нечего было и думать. Как иначе выпутаться из этого злосчастного положения, мне не приходило в голову. Я поблагодарил капитана за то, что он блюдет наши интересы, сказал ему, что мне нужно подумать над тем, какое направление действий избрать, и попросил не проговориться ни словом моему другу об открытии, которое он сделал. Он обещал молчать и удалился.
Мы ожидали, что утром подует бриз, но он не подул. По мере того как время приближалось к полудню, становилось непереносимо душно, и море казалось гладким как стекло. Я заметил, что капитан часто и тревожно поглядывает в наветренную сторону. Где-то вдали среди чистой небесной голубизны виднелось одно небольшое темное облачко, и я поинтересовался, не принесет ли оно нам ветер.
— Больше, чем хотелось бы, — отрывисто бросил капитан и тотчас, к моему изумлению, отдал приказ убрать паруса на марсе и реях. Скорость, с которой была выполнена команда, слишком ясно показывала, что это была за команда. Работу они делали угрюмо и медленно, брюзжа и ворча друг на друга. По тому, как капитан подгонял их угрозами и проклятиями, было ясно, что мы в опасности. Я вновь взглянул в наветренную сторону — одинокое крохотное облачко разрослось в тяжелую, темную громаду пара, а море у горизонта изменило цвет.
— Шквал налетит, прежде чем мы успеем опомниться, — сказал капитан. — Спускайтесь вниз, тут вы будете только мешать.
Я спустился в каюту и подготовил Монктона к приближающимся событиям. Он все еще выспрашивал меня о том, что я видел на палубе, когда разразился шторм, и мы почувствовали, как маленький бриг напрягся, словно собирался разломиться пополам, затем заколыхался вместе с нами и замер на мгновенье, вибрируя каждой дощечкой. После чего последовал удар, сорвавший нас с мест, оглушительный треск, и вода потоком хлынула в каюту. Едва не утонув по дороге, мы выбрались ползком на палубу. Бриг стал лагом, как говорят моряки, и лег на борт.
В той ужасной сумятице, которая поднялась, я сознавал ясно лишь одно — великую уверенность в том, что мы целиком и полностью отданы на милость моря. Тут я услышал доносившийся с носа голос, который ненадолго перекрыл возмущенные крики и гомон команды. Речь была итальянской, и роковой смысл слов мне был более чем понятен. Наше судно дало течь, и вода хлынула в пробоину, как стремнина на мельничное колесо. Капитан не потерял присутствия духа в столь критических обстоятельствах. Он потребовал топор, чтобы срубить фок-мачту, и приказал одним помогать ему, а другим готовить помпы.
Он и договорить не успел, как начался открытый бунт. Глядя на меня диким взором, предводитель матросов заявил, что пассажиры могут делать что угодно, но он и его товарищи пересаживаются в шлюпку, а это чертово судно пусть отправляется на дно вместе со своим мертвецом. Слова его перекрывались криками матросов, и, как я заметил, кое-кто из них с издевкой показывал пальцем мне за спину. Обернувшись, я увидел, что Монктон, все время державшийся поближе ко мне, пробирается назад, в каюту. Я тотчас рванулся к нему, но вода, сутолока на палубе, невозможность передвигаться из-за положения судна, не прибегая к помощи рук, мешали моему стремлению вперед, и я не смог догнать его. Спустившись вниз, я увидел, что он, скорчившись, припал к гробу, а вокруг по полу бурунами ходит вода, бьющая волной всякий раз, когда судно подпрыгивает и ныряет. Приблизившись, я заметил предостерегающий блеск его глаз, предостерегающий румянец на щеках и сказал:
— Делать нечего, Альфред, нужно смириться с судьбой и сделать все возможное, чтоб спасти жизнь.
— Спасайте свою, — закричал он, махнув рукой, — у вас есть будущее. Моя жизнь кончится, когда этот гроб пойдет ко дну. Если корабль утонет, я буду знать, что приговор судьбы свершился, и утону вместе с ним.
Я понял, что его сейчас бесполезно уговаривать и переубеждать, и вновь поднялся на палубу. Матросы рубили все подряд, что находилось на пути баркаса, который они собирались спустить на воду через разбитый бульварк перевернувшегося брига. Капитан, сделав последнюю тщетную попытку восстановить свой авторитет, молча следил за ними. Тем временем свирепость шторма вроде бы ослабла, и я спросил у капитана, нет ли у нас шанса спастись, оставаясь на судне. Капитан ответил, что все было бы в полном порядке, если бы команда повиновалась его приказам, но теперь шансов уже нет никаких. Зная, что мне нельзя полагаться на присутствие духа Монктонова слуги, я в нескольких самых простых словах объяснил капитану, каково состояние моего несчастного друга, и спросил, могу ли я рассчитывать на его помощь. Он кивнул в ответ, и мы вместе спустились в каюту. Мне и нынче больно писать о тех крайних, отчаянных мерах, к которым мы вынуждены были прибегнуть из-за силы и упорства маниакального сопротивления Монктона. Пришлось связать ему руки и просто силой тащить на палубу. Команда уже вот- вот готовилась отплывать и поначалу не хотела принять нас на борт.
— Трусы! — закричал капитан. — Разве сейчас при нас есть мертвец? Разве он не идет ко дну вместе с бригом? Чего вам теперь бояться, если мы погрузимся в шлюпку?
Этот призыв возымел желаемое действие, матросы устыдились и перестали возражать. Когда мы отталкивались от тонущего судна, Альфред попытался оторваться от меня, но я держал его крепко, и больше он не пробовал освободиться. Безмолвный и безучастный, уронив голову, сидел он рядом со мной, пока матросы гребли, удаляясь от судна; безмолвный и безучастный, сидел он, когда, отплыв на некоторое расстояние, все они разом подняли весла, и мы стали смотреть, как уходит под воду наш бриг; безмолвным и безучастным оставался он, когда бриг затонул и дрожащий остов корабля медленно скрылся в морской пучине — на миг помешкал, чуть приподнялся и канул в бездну навсегда.
Канул с мертвым грузом — канул, отняв у нас навсегда тело, найденное почти чудом, ревниво хранимые останки, от благополучной перевозки которых столь странным образом зависели надежды и любовь двух человеческих существ! В тот миг, когда последние признаки корабля скрылись в пучине вод, я ощутил, как Монктон, сидевший очень близко от меня, задрожал всем телом, и услышал, как он повторяет про себя с тоской вновь и вновь: «Ада!»
Я старался отвлечь его внимание, но вотще. Он махнул туда, где прежде стоял бриг и где теперь уже ничего не было видно, кроме катящихся валов:
— Гробница Уинкотского склепа теперь всегда будет пустовать. — Он на мгновенье глянул печально и серьезно мне в лицо, затем отвратил взор, склонил голову на руки и замолчал.
Еще задолго до прихода ночи нас заметило торговое судно, взяло на борт и доставило в Испанию, в Картахену. Альфред так и не поднял головы и ни разу не обратился ко мне за все то время, что мы были на борту торгового судна. Но я заметил с тревогой, что он часто и бессвязно говорит сам с собой, то и дело бормочет строки древнего пророчества, то и дело поминает роковое пустующее место в Уинкотском склепе, то и дело повторяет срывающимся голосом, от которого у меня разрывалось сердце, имя бедной девушки, ожидавшей его в Англии. Но то были не единственные причины для страха, который он мне внушал. К концу путешествия у него появился жар, перемежавшийся ознобами, что я по невежеству отнес за счет малярии. Но вскоре я прозрел. Мы не пробыли на берегу и дня, как вдруг ему стало настолько хуже, что я позаботился найти лучшую медицинскую помощь, какую можно было получить в Картахене. Первые день-другой доктора расходились во мнениях по поводу природы его недомогания, но вскоре издавна тревожившие меня симптомы проявились сполна. Эскулапы объявили, что жизнь его в опасности, и сообщили, что он страдает воспалением мозга.
Я был настолько потрясен и опечален, что поначалу не знал, как быть с этим новым бедствием, свалившимся на меня. В конце концов я решился написать старику священнику, который был наставником Альфреда и, как мне было известно, по-прежнему проживал в Уинкотском аббатстве. Я поведал ему все случившееся, просил как можно осторожнее сообщить мою печальную новость мисс Элмсли и заверял его в своей решимости оставаться с Монктоном до конца.
Отправив письмо и послав в Гибралтар за лучшими медицинскими силами, какие там имелись, я понял, что сделал все возможное и остается лишь надеяться и ждать.
