неразделимы.
Газеты что-то учуяли. Каждый день в них проскальзывали намеки. Он знал: надо сказать обо всем Мелани-Шанне, но, как обычно, откладывал на потом. Она вот-вот должна была родить, и он прекрасно понимал: уйди он от нее сейчас – и предстанет в глазах всего света бесчувственным подонком. Время было упущено. «Теперь надо ждать самое малое полгода», – обрадовали его адвокаты.
О его жене Кларисса не вспомнила ни разу. Она вела себя так, словно той и вовсе не было. Раз в несколько дней он Мелани-Шанне все-таки звонил. Голос у нее был бодрый, и, несмотря на бурный роман с Клариссой, он впервые в жизни желал стать отцом.
Короче, Мэннон Кейбл не хотел отказываться ни от чего. А с какой стати? Да, он хочет получить все – и получит.
Тоска зеленая, а не ужин! Играть «окружение» Хауэрд не умел никогда. А люди вокруг Уитни играли именно эту роль. Норман – поклонник-обожатель. Секретарша – добровольная рабыня. Джой Байрон – льстивая подлиза с придурью. Весь вечер они только и делали, что возносили Уитни до небес, а Хауэрд ерзал на стуле.
– Давай смоемся отсюда, – шепнул он ей, наклонившись над чашкой кофе. – Сделай своим прихлебателям ручкой – и линяем.
Уитни зевнула.
– У-уух, как я устала, – объявила она.
– Когда работаешь, нужно много спать, – со знанием дела поддержала ее Джой Байрон. – Тишина, покой, работа и отдых.
– Да, Уитни, – подхватил Норман. – Держать тебя – это с нашей стороны чистый эгоизм. Давай, я отвезу тебя в гостиницу.
– Это сделаю я, – по-хозяйски заявила секретарша.
– Может быть, перед сном вы хотите пару сцен порепетировать? – предложила Джой.
Хауэрд толкнул Уитни ногой под столом, и этот толчок недвусмысленно означал: «Избавься от них».
– М-мм, мне нужно кое-что обсудить с мистером Соломеном. Берите мою машину и езжайте в гостиницу, а я вернусь чуть позже.
Через пять минут они остались за столиком вдвоем.
– Спасибо, – сказал Хауэрд.
Она невозмутимо посмотрела на него.
– На здоровье.
Глаза его перебежали на ее бюст, божественные очертания которого ясно просматривались под бледно-розовым свитером из ангоры.
– Этого вечера я ждал несколько лет.
Голос Хауэрда даже загустел – столь сильным было желание.
– Честно ли это по отношению к Поппи?
Стиснув ей руку, он нашелся:
– Считай, что это – акт милосердия. – Он яростно замахал официанту и добавил: – Идем отсюда.
Рука об руку они вышли к его машине. Его охватило безумное возбуждение, и по дороге в отель он пытался представить, как все будет.
Хорошо. Все будет хорошо.
Потрясно.
Потрясно, трах-тарарах! Потрахаемся потрясно!
Опытной рукой он нажал кнопку, и темное стекло, отделявшее его от водителей, поднялось. Он тут же схватил ее, руки полезли под нежную ангору к ее роскошному бюсту.
– Хауэрд! Не здесь!
Заглушив ее возражения губами, он запустил руку под лифчик и сграбастал пальцами грудь.
Боже правый! Он едва не кончил прямо в штаны. Это почище, чем в школьные годы!
Наклонившись, он впился в ее розовый сосок, выползший за белое кружево закраины.
– Не в машине, – запротестовала она.
Она пыталась сопротивляться, но он уже распластался на ней.
– Хауэрд! Мы приехали!
Лимузин остановился у входа в гостиницу. Он поспешно соскочил с нее, а она не менее поспешно одернула свитер.
В его штанах зрел ядерный взрыв. Главное – донести доверху, не расплескать по дороге.
Водитель открыл двери, и они вышли.
– Ко мне или к тебе? – спросил он в дверях гостиницы, предвкушая неземное блаженство.
Не успела она ответить, как из-за пальмы в кадке пружинистой походкой вышел Чак Нельсон. В одной руке он держал цветы, в другой – огромного игрушечного медвежонка.
