противоречило военным правилам и делалось только для забавы. Я снова поднялся на значительную высоту и неторопливо пролетел над Брукским аэродромом. Выключив мотор для посадки, я обернулся назад, чтобы взглянуть на ученика. Он смеялся. На его покрытом пылью лице виднелись светлые полоски, — следы слез.
Через континент
1.45 ночи. Огни объединенного аэропорта в Бербенке (Калифорния), откуда я вылетел пятнадцать минут тому назад, исчезли. Я знал, что подо мной лежат невысокие горы, но не видел их. Я знал, что в нескольких милях к востоку от меня находятся другие, высокие горы, но не видел их. Передо мной на доске светились циферблаты приборов. К югу от меня простиралось море огней Лос-Анджелоса и его окрестностей. Над собой я видел звезды в безоблачном, безлунном небе. Я делал круги, чтобы набрать высоту и оставить под собой высокие горы.
На тринадцати тысячах футов я выровнялся и взял курс по компасу на Вичиту (Канзас). Я пролетел над высокими горами, даже не увидев их. Там, где должны были быть горы, я различал в темноте только случайные огоньки. Я знал по карте, что за хребтом лежат невысокие горы и пустынные долины.
Долины промелькнули, впереди неясно вырисовывается горный хребет Санге де Кристо. Двенадцать тысяч футов. Я прохожу над хребтом и лечу над волнистой низкой местностью. Вскоре подо мной расстилаются плодородные равнины западного Канзаса.
В аэропорте Вичиты меня ожидали цистерны с горючим. Репортеры задавали мне вопросы и щелкали фотоаппаратами. Мне сказали, что я по времени отстаю от Линдберга. Из толпы выскочила женщина, она взобралась на край самолета и поцеловала меня. Через пятнадцать минут после посадки я отделился от земли, держа курс на Нью-Йорк.
Было очень тяжко. Было жарко. Я чувствовал себя несчастным в меховом летном костюме. Было дьявольски больно сидеть на твердом чехле парашюта и хотелось встать хотя бы на минутку. В Вичите мне не удалось выйти из самолета.
Облака исчезли. Города теснятся друг к другу. Они становятся больше, а фермы меньше. Больше железных дорог и шоссе. Индустриальные города. Подо мной катится восточная часть Огайо.
Питсбург был окутан дымом. Аллеганские горы едва виднелись во мгле. Сумерки сгущались.
Горы подо мной проплывают в сумерках как сновидения. В ясном небе загораются звезды. В городах и на фермах зажигаются огни.
Стемнело. Слева видны мерцающие аэромаяки почтовой трассы Кливленд — Нью-Йорк.
Нью-Йорк. Подо мной во тьме плещет необъятный океан света. За ним тянется Лонг-Айленд. Я знаю, где должен находиться Рузвельтовский аэродром. Мне кажется, я вижу его аэромаяк. Он ли это? Что это там за маяк? Маяки повсюду. Они мерцают всеми цветами радуги. Я вспоминаю, что сегодня четвертое июля и поэтому мне придется потратить уйму времени, чтобы найти аэродром. Наконец, я отличил огни Рузвельтовского аэродрома от фейерверков и начал снижаться.
Прожектора приближались. Мой «Локхид Сириус» с окрашенными в белый и красный цвет крыльями выскользнул из темноты. Он низко пролетел над краем поля, засверкал в лучах прожекторов, приземлился, покатился по аэродрому и остановился.
На поле была толпа. Вечернее празднество на аэродроме.
Люди из толпы бросились ко мне. Джордж вспрыгнул на крыло и наклонился над краем кабинки. Я рулил к ангару.
— Поздравляю, — крикнул Пик, стараясь перекричать шум мотора.
— С чем? — крикнул я в ответ.
— Побил рекорд, мальчик!
— Ты спятил, — ответил я. Мне понадобилось шестнадцать с половиной часов. Линдберг сделал это в четырнадцать сорок пять.
Летчик добирается домой
Как-то днем я слонялся по Рузвельтовскому аэродрому, не имея в виду ничего интересного. Ко мне подошли знакомые и сказали, что они сейчас летят на юг. Это были летчики-любители.
Южнее стояла скверная погода, а они имели мало опыта в слепых и ночных полетах. Я сказал, что полечу с ними до Вашингтона, а к тому времени, может быть, прояснится.
Когда мы добрались до Вашингтона, погода совсем испортилась. Мне не хотелось отпустить их одних в пелену тумана на ночь глядя, поэтому я вызвался лететь до Гринсборо. Туман сгущался. Нас прижимало к земле. Мы имели уже не больше двухсот футов и все время продолжали снижаться. Когда мы сели в Гринсборо, мне не оставалось ничего иного, как следовать дальше, пробивая туман.
После скудного ужина мы снялись курсом на Джексонвилль. Был час ночи. Я едва различал огни аэромаяков. Обернувшись к девушке, сидевшей сзади меня, я сказал ей, что если мы потеряем маяк позади нас, прежде чем увидим другой впереди, нам придется возвратиться. В этот момент исчезли оба маяка. Я начал поворачивать обратно. Внезапно все небо осветилось. Казалось, что огромная метла счистила все тучи.
Мы сели в Джексонвилле в пять часов утра без всяких приключений. Я распрощался с самолетом и пассажирами, а затем стал соображать, как добраться до Нью-Йорка. Я решил проситься на попутные автомобили и таким образом сэкономить проездную плату. Это отняло у меня три дня. Когда я явился домой, весь потрепанный, с соломой в волосах, моя жена решила, что я сошел с ума.
Доброта убила
У Эрла Саути было столь мягкое сердце, что он убил одного парня. Я не хочу сказать, что Эрл действительно убил его, но из нижеследующего рассказа вы можете убедиться, что это именно так.
Саути встретился с этим парнем во время войны, когда работал инструктором на аэродроме Вилбур Райт. Парень попал туда, чтобы научиться летать и затем отправиться во Францию, где ему предстояло убивать немцев или быть убитым немцами. Почему-то дело у него не шло на лад. Это бывает со многими. Часто, когда люди начинают учиться летать, у них ничего не получается. Некоторые действительно не имеют летных способностей, таким не следует и браться за это дело. Но иногда вам попадается такой ученик, у которого, в конце концов, дело все-таки налаживается, и все идет прекрасно.
Парень явился к Саути на проверку. Его намеревались исключить. Он был так явно убит мыслью о том, что его собираются перевести из воздушной службы в другие войска, он так любил летное дело, что Саути пожалел его.
Саути долго с ним возился, давал ему дополнительные уроки и, в результате, парень прошел испытания. Он впоследствии даже сам стал инструктором и притом очень хорошим.
Некоторое время спустя этот парень был переведен на Эллингтонский аэродром в Хоустоне (Тексас). В Эллингтоне он так навострился, что был назначен контрольным летчиком и поставлен во главе отдела.
Однажды к нему пришел ученик, чтобы пройти проверку. Его намеревались исключить. Малый был совсем убит этим, как и он сам в свое время. Как Саути когда-то, он дал ученику поблажку. Через три дня ученик заморозил управление, вошел в штопор и разбился вместе со своим мягкосердечным инструктором…
