хищникам, горячило их холодную кровь, и они летели дальше, оглашая тишину ночи ликующими криками.
Так было многие годы: днем Совы спали, видя счастливые сны, ночью наполняли желудки легкой и скорой добычей. Беседкой они завладели вместе с плющом. Стало быть, и плющ имел на нее конституционные права. Но хранителями конституции вовеки пребудут Совы. Существуют люди, разительно похожие на этих Сов: так же рассуждают и так же по праву сильного пожирают птах помельче.
Конституция существовала незыблемо до весны тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года, пока за стенами дома не послышались грозные шаги Прогресса, для которого, как известно, нет ничего святого.
И первый раз издревле почитаемые привилегии Сов оказались под угрозой внешней опасности.
В один ничем не примечательный день на пороге летнего домика появились два бесперые существа, оглядели плющ, имеющий закрепленное конституцией право гражданства, и сказали: «Это надо убрать». Посмотрели в окно на мерзкий солнечный свет и сказали: «А это впустить». Затем незваные гости ушли, но, уходя, согласно решили: «Завтра же и приступим».
Совы изрекли: «Не за тем мы столько лет оказывали честь своим присутствием этому месту, чтобы в конце концов сюда ворвался мерзкий солнечный свет. Достопочтенные лорды! Достопочтенные джентльмены! Конституция в опасности!»
И приняли соответствующую резолюцию, как водится в таких случаях. Затем опять смежили веки и погрузились в благодетельный сон с приятным сознанием исполненного долга.
Той же ночью, пролетая мимо большого дома, они с отвращением заметили во всех окнах свет. Что бы это могло значить?
А это значило многое. Тяжба наконец кончилась, и хозяин Уиндигейтса, нуждаясь в деньгах, решил сдать поместье. Съемщик очень скоро нашелся. И немедленно приступил к приведению в порядок и дома, и всего, что было вокруг. В ту ночь Совы летали над проселками с тревожным уханьем. А упав на зазевавшуюся мышь, промахнулись.
Наутро крепко спящие хранители конституции пробудились от громких голосов — беседка была полна отвратительных бесперых существ. Они открыли глаза, выразив этим протест, и увидели идущее полным ходом истребление плюща. То здесь, то там в замшелую тьму врывался яркий солнечный свет. Но Совы не падали духом. Взъерошив перья, они бросили клич: «Не сдаваться!» А бесперые существа, продолжая свое дело, задорно кричали: «Реформа!» Цепляющиеся за стены плети валились на землю, в беседку лились потоки яркого света. Совы едва успели принять новую резолюцию: «Будем верны конституции», как солнечный луч брызнул им в глаза, Совы тяжело расправили крылья и полетели из домика укрыться под ближайшей тенью. Сели на сук и сидели там, моргая глазами, пока беседка стряхивала тяжелые путы, душившие ее много лет. Наконец воздух и свет разогнали затхлую темень, свежая древесина заменила трухлявые доски. Увидев обновление, люди сказали: «Теперь тут можно жить!» А Совы опять зажмурились, помянули блаженной памяти тьму и пробормотали сквозь сон: «Достопочтенные лорды! Достопочтенные джентльмены! Конституция погибла!»
ГОСТИ
Кто осуществил эту реформу летнего домика? Новые хозяева Уиндигейтса. А кто эти новые хозяева? Сейчас все узнаем.
Весной тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года беседка была унылым обиталищем четы белых сов. Осенью того же года беседка стала излюбленным местом гостей, съехавшихся в Уиндигейтс. Его хозяева устроили многодневное увеселение на зеленых лужайках.
Забавы только что начинались, на происходящее было любо глядеть — столько кругом света, движения, красоты. Внутри беседки переливались всеми цветами радуги легкие, как крылья бабочек, наряды дам, скрашивая мрачное однообразие современного мужского одеяния; отсюда сквозь три высокие арки открывалась прекрасная перспектива: обширный зеленый луг завершался клумбами; а дальше сквозь деревья виднелся сложенный из камня особняк, перед которым искрились на солнце струи фонтана.
Гости болтали, серебряными колокольчиками рассыпался смех, веселье было в самом разгаре. И тут чей-то уверенный звонкий голос, возвышаясь над всеми другими, повелительно потребовал тишины. В круг перед беседкой вышла молодая девушка и обвела взглядом гостей, как генерал свое войско перед боем.
Она была юна, розовощека, белолица, словом, прелестна. Устремленные на нее глаза ничуть не смущали ее. Одета она была по самой последней моде. На лоб надвинута плоская как блин шляпка, чудом держащаяся на высоко взбитых светло-каштановых волосах. На грудь ниспадает каскад драгоценностей, в ушах — два эмалевых майских жука, устрашающе похожие на живых. Юбки цвета небесной лазури открывают лодыжки, обтянутые чулками в блестящую полоску. На ножках туфли с такими высокими каблуками, что любой мужчина, увидев их, вздрогнет от сострадания и спросит себя: «Неужто это прелестное существо так и ходит все время на согнутых коленках?»
Юная девушка, так смело представившая себя на всеобщее обозрение, была не кто иная, как мисс Бланш Ланди, та самая розовощекая малышка Бланш, которую Пролог в своем месте уже представил читателю. Лет ей было об эту пору — восемнадцать. Положение — самое прекрасное. Деньги — сколько угодно. Характер — живой. Настроение — переменчиво. Словом, дитя своего времени со всеми достоинствами и недостатками, им порожденными. Но в сущности своей она была добра, искренна, с сильными и верными чувствами.
— Послушайте, господа, — обратилась к гостям Бланш. — Прошу вас, тише, пожалуйста! Надо набрать для крокета команды! За дело, господа, за дело!
Услыхав это, из толпы гостей отделилась еще одна дама, взглянула на Бланш с мягким укором и заговорила тоном снисходительного благоволения. Даме было тридцать пять лет, она была высока ростом, дородна, с хищным орлиным носом, черными глазами и великолепными темными волосами. На ней было роскошное, теплого орехового тона платье, в движениях сквозила та ленивая грация, которая поначалу так привлекательна, но очень скоро приедается. Это была леди Ланди-вторая, вдова сэра Томаса Ланди (ее супружеская жизнь длилась всего четыре месяца). Другими словами, это была мачеха Бланш, ставшая всем на зависть хозяйкой дома и поместья Уиндигейтс.
— Милочка, — сказала леди Ланди, — слова имеют свой смысл, даже если они срываются с уст юной леди. Как можно игру в крокет называть делом?
— Но и развлечением крокет не назовешь, — послышался со ступенек беседки чей-то иронический голос.
Гости расступились, давая дорогу обладателю этого голоса, являвшему собой образчик джентльмена давно ушедшего времени и представлявшему резкий контраст собравшейся в Уиндигейтсе новомодной публике.
Манеры этого джентльмена отличались округлой мягкостью и учтивостью, каких не встретишь в нынешнем поколении. На нем был тщательно застегнутый синий сюртук, белый в складку галстук, нанковые панталоны и под стать им гетры, словом, по мнению нынешних модников, он был одет смешно. Речь этого джентльмена лилась непринужденно, обнаруживая в нем независимый ум и склонность к утонченной иронии, чего нынешнее поколение боится и не выносит.
Что до внешности, он был невысок, худощав, но крепок, с белой как лунь головой и горящими черными глазами. В уголках его губ пряталась лукавая усмешка. У него был один заметный дефект: он слегка приволакивал ногу. Но свою хромоту, равно как и годы, он носил весело, как бы не замечая. Общество отдавало дань восхищения его удивительной трости, выточенной из слоновой кости, в набалдашник которой была искусно вделана табакерка; то же общество пуще смерти боялось его нелюбви к современным нововведениям, которую он выказывал и к месту и не к месту, и всегда при этом умудрялся попасть по самому больному месту. Таков был сэр Патрик Ланди, брат покойного баронета сэра Томаса Ланди, унаследовавший после смерти брата его титул и родовое поместье.
