– Кого вы имеете в виду? – сказал он вполголоса, оглянувшись на меня, и, так как он старался, линия бровей поднялась на лбу почти до волос.
Я упер в него ствол:
– Ты знаешь, о ком я спрашиваю.
– Только Нитти.
– Больше никого?
– Один в комнате над аптекой. Он просто сидит на телефоне.
– Кто еще?
– Двое в квартире наверху; они через день меняются. Сейчас спят.
– И?
– Люди в доме, в основном, близкие или друзья. Дом-то мистера Ронги. Телохранителей больше нет.
– А где сейчас Ронга?
– В Джефферсон-парке, в больнице!
– А когда он вернется?
– Утром. Он всю ночь дежурит.
– А жена Нитти?
– Миссис Нитти с матерью во Флориде.
– Не врешь?
– Правду говорю!
– Если наврал, я твои кишки по всей дорожке размотаю.
– Если доживешь до этого.
– Будем надеяться.
– Я говорю правду. Геллер.
Руки Кампаньи были крепко стянуты галстуком, он тяжело дышал, но все еще был отсюда далеко.
– Что теперь? – спросил толстяк.
– Поворачивайся, – приказал я.
Он вздохнул и, тряхнув головой, послушался. Я двинул ему по затылку, и его туша с грохотом приземлилась на баки с мусором. А я просто стоял и ждал, что кто-нибудь сейчас высунется на крыльцо и глянет вниз. Дерьмовое ожидание.
Но никто не высунулся.
Галстуком Фатсо я связал ему руки за спиной и заглянул в один из мусорных баков. Нашел отличное грязное посудное полотенце, обгоревшее по краю. Я разорвал его надвое, скатал и заткнул им рты находившихся без сознания. Потом связал им шнурки на ботинках, а затем взвалил толстяка на Кампанью. Это должно было разозлить Малыша побольше, чем то, что я его оглушил.
«Детские игры», – сказал я про себя, подумав о шнурках. Играю в детские игры... Я оглядел машину, за ветровым стеклом виднелся склонившийся на одну сторону блондин, глаза его все еще были приоткрыты.
Где-то замяукал бродячий кот; потом опять стало тихо. Для конца июня было прохладно, я взмок от пота; что ж, я ведь поработал.
Я поднялся по ступенькам на первую площадку – в квартире на этом этаже света не было. Я поднялся на следующую. Квартира Ронги.
Здесь были открытая настежь прочная дверь с замком (из которой вышли Кампанья и Фатсо), а также решетчатая дверь, которая была закрыта, но не заперта. Я заглянул. В белой комнате передо мной передвигалась фигура; комната была кухней, а фигура, как мне показалось, – Нитти.
Мне с чужим оружием было непривычно (мой пистолет все еще был у меня под мышкой), но я подумал, что раз оно принадлежит блондину, то и стрелять надо из него – неплохая идея в том деле, что я задумал.
Итак, держа наготове бесшумную пушку убийцы я прошел через решетчатые двери, собираясь пристрелить Фрэнка Нитти, стоявшего в пижамных штанах ко мне спиной и рывшегося в холодильнике. Спина у него была мускулистая, худая и смуглая, отчасти из-за флоридского загара. Ближе к пояснице виднелся уродливый свежий красный шрам – от пули Лэнга. В правой руке у него была бутылка молока, левую он сунул в холодильник что-то там разыскивая.
Он услышал, что я вошел, но не обернулся.
– Что за суматоха, Луи? Пара малышек в машине потеряли невинность?
– Ага, вот-вот кровь прольется, – ответил я. – А вы оказались порядочной дрянью.
Нитти не двигался. Мускулы на спине напряглись, но позу он не изменил. Потом медленно оглянулся на меня. Не так уж много я увидел на его лице, но смятение заметил.
– Геллер? – уточнил он.
– Удивлены?
– А где Луи и Фатсо?
– В мусоре.
– Ас тобой, малыш, все в порядке?
– Выньте руку из ящика, Фрэнк. Медленно и без фокусов.
– Ты что думаешь, я держу ствол в ящике со льдом? Да ты рехнулся! Откуда свалился. Геллер?
– С большой высоты. Выньте руку и медленно повернитесь ко мне.
Он повернулся. Там, куда попали пули Лэнга, на груди у него был небольшой, но тоже уродливый красный шрам и еще один на шее. Они были похожи на некрасивые родимые пятна. Он все еще держал бутылку молока, другая рука была пуста.
– Я просто рылся в холодильнике, – объяснил он осторожно, но сузившиеся глаза были как пьяные. – Там оставалось немного ростбифа из ягненка. Не хочешь его со мной доесть, а?
Кухня была белая, современная и уютная, со столом посередине. На столе валялись карты, отсюда, наверняка, и вышли Кампанья с Фатсо.
– Кто-нибудь еще есть в квартире, Фрэнк?
– Нет.
– Проведите меня.
Он пожал плечами и медленно провел меня по всему дому. По обе стороны холла располагались спальни, гостиная, кабинет. В конце виднелась большая жилая комната. Комнаты были большие, хорошо меблированные, стены там и сям украшены католическими иконами. Никого, кроме Нитти, в доме не было.
Вернувшись на кухню, я позволил ему сесть на стол – спиной к двери. Сам сел спиной к раковине, так я мог следить за задней дверью и за коридором. Нитти изучающе меня разглядывал. Как я заметил; он отрастил свои усы в виде перевернутой буквы "V". Хоть он не очень походил на человека, стоящего на пороге смерти, но ясно, был уже не тем, что раньше – до выстрелов Лэнга – и выглядел постаревшим, худым и маленьким.
– Малыш. Не возражаешь, если я хлебну молока?
– Валяйте.
Он сделал два хороших глотка прямо из бутылки, и на какой-то момент усы окрасились в белый цвет, пока он не вытер их тыльной стороной ладони.
– Язва, – объяснил он. – В такие дни я пью только молоко.
– У меня сердце кровью обливается.
– Ты хорошо успокаиваешь язву, сопливый гаденыш. В чем дело, пропади ты пропадом? Подумай, ведь ты совершаешь, черт тебя побери, самоубийство!..
– Там внизу мертвец.
– Луи? Если ты убил Луи, я...
– С Кампаньей все в порядке. Пару часов он не вспомнит свое имя, а так он в порядке. Фатсо тоже.
– Тогда кто?..
– Блондинчик. Не знаю его имени. Но встречал частенько.
Нитти пристально посмотрел на меня, глаза – как щели.
