следующий ход. Сейчас я не помеха и убивать меня незачем. Но я, кажется, до сих пор чего-то жду.
Иногда телефон звонит и звонит, но я не отвечаю. Хеймитч так и не появляется. Может, он передумал и уехал, хотя я подозреваю, что он в запое. Никто не приходит, кроме Сальной Сэй и её внучки. После нескольких месяцев, проведённых в одиночке, даже эти двое кажутся мне толпой.
— Весна витает в воздухе. Тебе надо выбраться из дома, — говорит она, — Иди, поохоться.
Но я не иду. Я даже не потрудилась выйти из кухни для того, чтобы попасть в ванную комнату, которая находится в двух шагах от неё. Я в той же одежде, в которой уезжала из Капитолия. Всё, что я делаю — сижу у огня, уставившись на неоткрытые письма, валяющиеся на камине.
— У меня нет лука.
— Посмотри в холле, — говорит она.
После её ухода, я совершаю короткую вылазку в холл. Ничего не нахожу. Но через несколько часов, я ищу везде, передвигаясь очень тихо, будто боясь разбудить призраков. В кабинете, где пила чай с президентом Сноу, я нахожу коробку с охотничьей курткой моего отца, книгой с описанием растений, свадебными фотографиями моих родителей, втулкой, которую Хеймитч прислал, и медальоном, который Пит подарил мне на арене. Два лука и колчан со стрелами, что Гейл спас в ночь бомбардировки, лежат на столе. Я надеваю охотничью куртку, к другим вещам даже не притрагиваюсь. И засыпаю на диване в гостиной. Мне снится страшный сон, будто я лежу на дне глубокой могилы, и каждый умерший человек, чье имя я знаю, приходит и лопатой забрасывает меня пеплом. Это довольно долгий сон, учитывая то, сколько людей в нем, и, чем глубже меня закапывают, тем труднеё мне становится дышать. Я пытаюсь кричать, умоляя их остановиться, но пепел забивает мне рот и нос и я не могу издать ни звука. Лопаты безостановочно забрасывают меня пеплом, я оказываюсь все глубже и глубже, а затем просыпаюсь в холодном поту. Бледный утренний свет пробивается сквозь ставни. Я до сих пор слышу скрежет лопат. Ещё не до конца проснувшись, я выбегаю в холл, выскакиваю на улицу, обегаю дом, потому что уверена, что сейчас закричу. Когда я вижу его — останавливаюсь, как вкопанная. Его лицо покраснело от копания земли под окнами. В тачке лежит пять тощих кустиков.
— Ты вернулся, — говорю я.
— Доктор Аурелиус не разрешал мне покидать Капитолий до вчерашнего дня, — произносит Пит. — Кстати, он просил тебе передать, что не может вечно притворяться, будто лечит тебя. Ты должна отвечать на звонки. — Он хорошо выглядит. Худой, с телом, покрытым шрамами от ожогов, совсем как у меня, но из его глаз исчезло затуманенное, измученное выражение. Он слегка хмурится, разглядываю меня. Я тщетно пытаюсь убрать волосы с глаз и понимаю, что волосы превратились в колтуны. Я настораживаюсь.
- Что ты делаешь?
— Утром я ходил в лес и выкопал их. Для неё. — Говорит он. — Я подумал, мы могли бы посадить их вдоль дома.
Я смотрю на кусты, комки грязи свисают с корней, и внезапно у меня перехватывает дыхание, как только слово «роза» всплывает у меня в голове. Я уже готова наорать на Пита, высказать ему самые злые и ужасные вещи, как вдруг вспоминаю полное название этого цветка. Не просто роза, а вечерняя примула. Тот цветок, в честь которого назвали мою сестру. Я утвердительно киваю Питу головой и спешу домой, запирая за собой дверь. Но зло не снаружи дома, а внутри. Дрожа от слабости и страха, я поднимаюсь по лестнице. Моя нога запинается о последнюю ступеньку, и я с грохотом падаю на пол. С трудом поднимаюсь и захожу в свою комнату. Запах еле уловим, но все ещё витает в воздухе. Она там. Белая роза среди сухих цветов в вазе. Увядшая и хрупкая, но до сих пор неёстественно совершенная, как те, выращенные в парниках Сноу. Я хватаю вазу, бегу, спотыкаясь на кухню, и бросаю её содержимое в тлеющие угли. Цветы вспыхивают голубым пламенем, пожирающим их. И ещё раз. Я разбиваю вазу о пол на мелкие кусочки.
Вновь поднимаюсь наверх и распахиваю окно в спальне, чтобы избавить помещение от вони, напоминающей о Сноу. Но она все ещё здесь, моя одежда и моя кожа пропахла ею.
Я раздеваюсь, и вижу, как чешуйки кожи, размером с игральные карты, прилипают к одежде. Не глядя в зеркало, я захожу в душ и смываю запах роз с моих волос, тела, рта. Ярко-розовая, с зудящей кожей, я надеваю первую попавшуюся чистую одежду. На то, чтобы разобраться с волосами, уходит около получаса. Сальная Сэй открывает входную дверь. Пока она готовит завтрак, я сжигаю одежду, которую сняла. По её совету, я обрезаю ногти ножом.
Поедая яичницу, я спрашиваю её:
- Куда уехал Гейл?
— Во второй Дистрикт. Нашёл там отличную работу. То и дело вижу его по телевизору, — говорит она. Я погружаюсь в себя, пытаясь почувствовать гнев, ненависть, тоску. Но чувствую только облегчение.
— Хочу сегодня поохотиться, — говорю я.
— Ну, я бы не возражала против свежей дичи, — отвечает она.
Взяв лук со стрелами, я направляюсь к Луговине. У площади я встречаю группу людей в масках и перчатках, с повозками, запряженными лошадьми. Они прочёсывают местность, покрытую снегом. Собирают останки. Экипажи припаркованы у дома мэра. Я узнаю Тома, старого приятеля Гейла по бригаде, остановившегося на минуту, чтобы вытереть тряпкой пот с лица. Я вспоминаю, что видела его в Тринадцатом, но он, должно быть, вернулся. Он приветствует меня и я осмеливаюсь задать ему вопрос:
- Кого-нибудь нашли?
— Всю семью. И двух людей, которые на них работали, — отвечает Том.
Мадж. Скромная, добрая и смелая. Девушка, которая подарила мне брошь, давшую имя. Я сглатываю комок в горле. Интересно, увижу ли я её сегодня в своем кошмаре. Засыпающей мне в рот пепел.
— Я думала, может, так как он был мэром…
— Не думаю, что пост мэра Двенадцатого сыграл ему на руку, — сказал Том.
Я киваю и иду дальше, стараясь не смотреть на повозки. И в городе, и в Шлаке одно и то же. Сбор трупов. Подходя к развалинам моего старого дома, я вижу дорогу, заполненную повозками. Луговины не стало, или же, во всяком случае, она изменилась до неузнаваемости. Здесь выкопали глубокую яму и она усеяна костями — братская могила моего народа. Я пролезаю в дыру и захожу в лес через свое привычное место. Хотя теперь это и неважно. По забору уже не пропускают ток; лишь чтобы защитить Дистрикт от проникновения хищников, он кое-где забит досками. Но от старых привычек не так-то легко избавиться. Я думаю о том, чтобы отправиться к озеру, но я так слаба, что с трудом добираюсь до нашего обычного места встречи с Гейлом. Я сажусь на скалу, на которой Крессида снимала нас, но она слишком широкая для меня одной. Несколько раз я закрываю глаза и считаю до десяти, думая о том, что, когда открою их, он, как обычно, без малейшего звука, возникнет из ниоткуда. Мне приходится напомнить самой себе, что Гейл во Втором, занимается своей замечательной работой, и, вполне возможно, целуется уже с кем-то другим.
Прошлая Китнисс любила такие дни. Ранняя весна. Лес просыпается после долгой зимы. Но всплеск энергии, который во мне вызвали примулы, постепенно улетучивается. Когда я возвращаюсь к забору, я чувствую себя ужасно уставшей и у меня кружится голова. Тому приходится везти меня домой в повозке для мертвых. Он помогает мне добраться до дивана в гостиной, на котором я лежу и смотрю на кружащиеся в тонких лучах послеобеденного света пылинки.
Я улавливаю какое-то шипение, но лишь спустя долгое время осознаю, что он настоящий. Как он добрался сюда? Я вижу следы лап какого-то дикого животного, задняя лапка слегка приподнята, на мордочке резко выступают кости. Он прошел весь путь, всю дорогу из Тринадцатого. Может, они выгнали его, а может, он просто не смог оставаться там без неё, и пришел искать её сюда.
— Напрасно ты сюда пришёл. Её здесь нет, — говорю я ему. Лютик опять шипит.
— Её здесь нет. Хоть обшипись. Ты не найдёшь Прим.
При звуке её имени, он прислушивается. Поднимает свои прижатые уши. Начинает мяукать.
— Убирайся!
Он уворачивается от подушки, которую я бросаю в него.
— Уходи! Для тебя тут ничего нет!
Меня начинает трясти от злости на него.
