- И кто кого изнасиловал! Но без тебя! И без этих твоих – то ли видений, то ли предчувствий! Я тут подумал – это хорошо, что ты не сектант.
- Почему?
- Потому, что пьешь.
- Эка невидаль! Ну, пью. И не один. И что?
- А то, что твои видения есть скрытая форма белой горячки или по-научному – делириум тременс.
- Так что посоветуешь? Меньше пить или больше закусывать? Или на спине не спать после принятого на грудь, дабы храпеть поменьше?
- Нос не в свои дела не совать! Сами разберемся. Ученые!
- Позвольте поинтересоваться, господин-товарищ следователь, с чем это вы сами разберетесь? Со следующим убийством, самоубийством или еще чем-то неожиданным?
- Например?
- Пока не знаю. То есть, не предполагаю.
- Нет, ну это не Федорин, а сто рублей убытку. Предупреждаю: еще раз у меня под ногами запутаешься – как дызну-шваркну, так и уши звякнут. И шнурки развяжутся. Так что – вали отседова.
Ответить что-нибудь равноценное обещанию «дызнуть-шваркнуть» Федорин не успел. В кабинет вошел взъерошенный оперативник и заорал с порога:
- Нет, ну обнаглели нынче домушники! Я его по наводке целое утро стерег, группу свою на холоде держал, а он, зараза, даже не предупредил, что квартиру эту брать передумал! Скотина!… слушай, чайку горяченького не найдется? А то я точно околею.
- Погодите околевать, – встрял Федорин. – Позвоните сначала домой жене, там что-то важное.
- Да-да, – спохватился Горохов. – Она недавно звонила, говорила, что подозрительный шум за дверью.
Оперативник схватился за телефон:
- Да!… Я! Что случилось?… Что?! Так, сиди тихо, дверь не открывай… и вообще, делай вид, что никого нет дома. Жди!
Он пулей вылетел из кабинета, даже не хлопнув дверьми. Створки сами, легонько поскрипывая, затворились. И стало совсем тихо.
Минут пять Горохов молча рассматривал Федорина, будто впервые увидел. Затем прокашлялся и вроде невзначай бросил:
- А ведь я тебе не говорил, что это жена его звонила.
- Ты не говорил. Но я точно знаю даже, что она тебе сказала. Что к ним в квартиру кто-то пытается пробраться, в замке ковыряется. Но дверь, кроме замка, еще и на засове, так что ковыряться этот кто-то будет еще долго.
- Вот насчет засова она ничего не говорила!
- Она не говорила, а я знаю.
- Та-а-ак, знаешь ты! И откуда? Только не говори, что ты это протелепатил.
- Если тебе это выражение не нравится, подбери другое. Но это так и есть!
- Прекрати вешать мне на уши макаронные изделия!
- А ты прекрати на меня орать!
Так они пререкались еще какое-то время, пока в коридоре не раздались звуки, которые точнее всего можно было назвать: «Вы слышите – грохочут сапоги!». Хлопнула дверь, в кабинет влетел раскрасневшийся оперативник:
- Ну, я же говорил – скотина! Я его на Малой Петровской жду, а он, наглец, в это время, как ты думаешь, чью квартиру взять пытался? Мою собственную! Хорошо, что Люся, умница, дверь на засов закрыла и притаилась. А я его – тепленького! Во как! Да, кстати, спасибо, друг, что предупредил!
И оперативник долго тряс руку Федорина на глазах совершенно очумевшего Горохова и объяснял, что обычно в это время у них дома никого нет, но сегодня его Люся отгул взяла, с утреца на базар сгоняла, а в квартиру не с парадного хода зашла, а через кочегарку, потому что ход этот как раз со стороны базара, да к тому же там лестница удобнее, а сумки тяжелые, а Люся таки умница, она же всего минут пять, как вошла, а когда поняла, что вор не догадывается, что в квартире кто-то есть, потому что про кочегарку никто, кроме своих, не знает, так она с телефоном в кладовке закрылась, чтобы не слышно было, как она мужу звонит, а главное – живут-то они буквально за углом от милицейской управы, фраернуться решил домушник, чтобы потом своим хвастаться, мол, под носом у ментов шурует, экий козырный!… Вот теперь пусть в капезе хвастается! В петушином углу!
Потом Федорин так же энергично встряхнул руку оперативника, поправил волосы и, ласково так глядя на Горохова, произнес:
- Ну… я пошел?
Это был тот редкий случай, когда Горохов не сообразил, что ответить. И только когда Федорин уже скрипнул дверью, окликнул его:
- Слушай, раз ты идешь – так иди. Вопросов нет. Но вот приходил-то зачем?
Федорин повернулся, открыл рот – и ничего не сказал. Ну, в самом деле, с одной стороны он уверен, что предупреждения о цепочке когда трагикомических, а когда и откровенно трагических случаев он получал. До того как все происходило. И то, что это как-то связано с упавшим на голову кирпичом, сомнений у Федорина тоже не вызывало. Более того, какое-то неясное, но совершенно гадостное ощущение, что убийство в «промзоне» не последнее звено, тоже присутствовало в его подсознании.
Но с другой стороны – войдите в положение задерганного милицейского капитана-следака. И особенно его нового начальника, еще пуще задерганного… Куда они подошьют это самое предчувствие беды? Под какую статью своих мудреных милицейских инструкций подгонят? Хорошо еще если скажут, что, мол, после удара кирпичом по голове пострадавшим и не то чудилось. А если заподозрят, что сам Федорин каким-то странным, но совершенно немистическим образом связан и со стрельбой на вокзале, и с убийством в «промзоне» – так что тогда?
А может – и вправду почудилось? Нервы в последнее время шалят, на работе сплошной стресс, дома обстановка, близкая к террору… тут и без кирпичей уподобишься одному сослуживцу, который ни с того, ни с сего стал на четвереньки, залаял, а потом подбежал к начальнику и укусил того за ногу. Обоих свезли по «скорой» – начальника в инфарктную палату, а лысого Маугли – в психушку.
Как там писал Сергей Есенин? Жизнь – обман с чарующей тоскою? Похоже…
Наверно, Супруга права: нечего ему из себя матюганскую Вангу корчить. Себе спокойнее.
А Брынцев, в конце концов, мог и в самом деле девочку порешить, уйти, а потом опять вернуться. Больной человек, что с него возьмешь.
На этой мысли Федорин пришел к выводу, что лучше ему в следственные органы со своими предчувствиями и видениями впредь не соваться. А в дальнейшем, ежели снова что-то почудится, извлечь из этого максимальную пользу для себя. Как в истории с внезапным приездом и таким же скоропостижным отъездом Тещи. Хватит! Надумался о Родине, образно говоря, по самые гланды, пора подумать о себе.
Эта слегка припоздавшая мысль настолько порадовала Федорина, что он даже запел что-то такое – вслух и на ходу – чего раньше за собой не наблюдал. Да так громко запел, что какая-то злоехидная старушка, которую он, походя, задел плечом, крикнула ему вслед:
- Рано, пташечка, запела! Как бы кошечка не съела!
А может, это совсем и не старушка крикнула?
Травка зеленеет, солнышко блестит, а маньяк с визиткой в кустиках сидит
Как это ни парадоксально, однако жуткое убийство Зинаиды Байковой имело для города и свои положительные последствия.
Во-первых, хотя бедолага Брынцев оставался единственным официальным подозреваемым, милиция, по настоянию сенатора Тошмана, продолжала усиленное патрулирование улиц и дворов. «Усиление»,
